Георгий Косарев - Сердце прощает

- Бежим, Люба, - повторил Виктор, схватив ее за руку.

- Нет, без сына я не могу... Уходи, Виктор, спасайся, беги через огороды к лесу. Беги, не то погибнешь!.. Я за тобой, сейчас. Жди меня у леса, я быстро. Понимаешь, сына возьму...

Стиснув зубы, Виктор рванулся на кухню, к окошку, обращенному в сад, и через него подался туда, где должен был поджидать его "полицай".

Люба снова опустилась на колено перед отцом и прильнула к его безжизненному лицу. Потом она бросила испуганный взгляд на Штимма, который, неуклюже распластавшись на полу, казалось, еще смотрел на нее, и бросилась бежать в сад, к Лукерье. Но, не прошло и двух минут, как позади себя Люба услышала крики переполошившихся немцев, прибежавших на выстрелы в ее доме. Двое из них пустились за ней и громко кричали:

- Хальт... хальт...

От Любы была уже недалеко Лукерья, она с перепуганным лицом крепко прижимала к груди ребенка. Потом, кажется, прежде чем до слуха Любы дошел звук выстрела, она почувствовала горячий ожог тела. Ноги ее тотчас подкосились, и она упала на землю.

Сознание ее угасало не сразу. Она еще слышала, как в огородах за домом гремели выстрелы. Судя по тому, что они удалялись, Люба поняла, что Виктор не попал в лапы врага, и это было последним ее утешением в жизни...

* * *

На окраине районного поселка, возле кладбища, заросшего старыми кленами, под развесистой ивой лежало несколько незахороненных трупов. Здесь был и труп Любы.

Вместе с частью Советской Армии в районный центр вошли и партизаны.

Виктор предчувствовал печальный конец Любы, но, торопясь в поселок, все еще на что-то надеялся. И когда путь привел его на кладбище, сердце его сжалось от гнева и горя. Он печально смотрел на ее белое, обескровленное лицо с синими ободками под глазами. Стесняясь друзей, он до последней минуты старался не выдать своего отчаяния. Когда труп был опущен в могилу и над ним вырос невысокий холм земли, Виктор низко склонил голову, с трудом удерживая слезы.

Глава двадцать шестая

Сентябрь выдался пасмурным, неприветливым. Над полями и перелесками вихрились туманы. В побуревшем разнотравье и зелени лесов резко выделялись первые желтые пряди. Высоко в сером небе длинными изломанными цепочками тянулись на юг журавли. Марфа смотрела на них и радовалась их счастью. С приближением линии фронта более двух недель скрывалась она в лесных чащобах. Надламывалось здоровье, мучила полуголодная жизнь, но надежда на приближающееся освобождение согревала ее сердце. Наконец раскаты артиллерийской канонады переместились на запад, а потом стали едва слышны. На смену им вокруг разлилась непривычная мирная тишина. И тогда, подобно журавлям, потянулись люди к родному жилью. Исхудавшая, усталая, вместе с сыном возвратилась домой и Марфа. Ни с чем не сравнимое чувство свободы наполняло ее грудь.

- Теперь фашисты не придут? - спрашивал Коленька. - Это правда, мама?

- Да, сынок, не придут.

- Вот здорово! Теперь можно никого не бояться. Скорей бы только папа возвращался, - и он крепко и нежно охватывал своими ручонками шею матери.

От этих слов сына у Марфы глаза наполнялись слезами.

Но это были не прежние слезы безысходного горя, а слезы переполнявшей ее душу радости. Она прижала к себе Коленьку и прошептала:

- Соколик ты мой родненький, зернышко ты мое кровное, вся надежда теперь только на тебя, милый ты мой!

- А когда придет папа? - не унимался Коленька.

- Скоро, как только кончится война.

- А разве... - и не договорив, Коленька вопросительно уставился на мать.

- Да, милый, война еще продолжается. Только она теперь далеко от нас.

- Любушка тоже будет жить с нами?

- Будет, сыночка, куда же ей деться, - машинально ответила Марфа, и вдруг сердце ее снова болезненно заныло.

Убогая землянка угнетала ее, казалась беспросветной ямой. Она рвалась из нее на волю. Вскоре пришла к ней Татьяна Скобцова - Валина мать, и Марфа поселилась в ее доме.

Чем дальше уходил фронт, тем больше стекалось в деревню людей: возвращались с победой партизаны, спешили домой изгнанные из родных мест колхозники.

По привычке по ночам чутко прислушивалась Марфа к каждому постороннему шороху. Она ждала Игната; он обещал быстро вернуться домой. "Он обязательно придет, я это знаю. Но что с Любой?" Мысль о ней, как и прежде, пугала ее. Марфе трудно было представить себе будущее дочери, такой еще молоденькой и одинокой, с ребенком на руках.

В один из часов раздумья над судьбой дочери Марфа увидела, что на пороге дома появилась Валя Скобцова. Она была худа, изможденна. Словно обезумевшая, бросилась Валя к своей матери на шею и судорожно обняла ее юнкими дрожащими руками, а та, глотая слезы, взволнованно повторяла:

- Милая девочка, жива, вернулась...

Эта встреча разволновала и Марфу. Она крепко обняла Валю, и ей в эту минуту больше всего на свете захотелось вот так же сжать в своих объятиях Любу, забыть тягостное прошлое, ни о чем ее не пытать и не расспрашивать, а лишь бы чувствовать ее на своей исстрадавшейся груди.

Уже вечером, в доме, за небогатым столом, Марфа со страдальческой надеждой спросила Валю:

- Валюш, о моей-то Любушке ты ничего не слышала?

- Нет, Марфа Петровна, где же мне слыхать было. Сережу Горбунова, моего напарника, говорят, казнили. От меня фашистам ничего не удалось узнать. Документы у меня были в порядке, а письмо для райкома я перепрятала в галошу и успела сбросить ее с туфли, когда немцы кинулись в мою сторону. Никому в голову не пришло подбирать грязную худую галошу, а мне это, видно, спасло жизнь.

Валя рассказывала о пережитом и плакала, не стыдясь своих слез. Вместе с ней плакали мать и Марфа.

В деревне никто не знал о горе, свалившемся на Зерновых. Не знала ничего и сама Марфа. С долгим терпением ждала она весточки от мужа и дочери, надеялась на их возвращение, и эта надежда поддерживала ее. Вместе с односельчанами Марфа работала в поле. Как, бывало, в молодые годы, она брала лукошко с рожью, старательно рассеивая ее по свежевспаханной земле, тихо приговаривала:

- Расти, матушка, расти, радуйся, расти, кормилица...

Зато Коленьку ни на минуту не покидало чувство ликования. С утра до вечера бегал он с товарищами, играл в войну, устраивал засады, маскировался, как партизан, в укрытиях. Однажды вместе со своими сверстниками он умчался на ближайшую опушку леса. День был пасмурный. Затянутое серыми облаками небо хмурилось, будто обеспокоенное чем-то. Детишки, бегая и резвясь, собирали отстрелянные гильзы, обшаривали кусты и старые полузасыпанные окопы. На глаза попался металлический предмет, чернеющий в сырой земле. Глаза ребят загорелись: "Что это такое? Зачем он здесь? Для чего запрятан?" Самый старший принялся быстро его откапывать. И вдруг раздался грохот.