Георгий Косарев - Сердце прощает

- Срочно еду в управление, - объяснил он. - Если возникнут какие-нибудь непредвиденные обстоятельства, немедленно дам знать. В крайнем случае, пойдешь к Отто, он будет знать, что делать.

- Что-то случилось?

- Ничего особенного. Полагаю, пойдет речь о формировании новой части для отправки на фронт.

- Значит, ты уедешь?

- Откуда я могу знать, что будет со мной? - с чуть приметным раздражением произнес Штимм. - Армия противника наступает, этого никто не мог предвидеть. Готовятся экстренные меры по стабилизации фронта.

Люба растерянно опустила голову. Штимм быстро взглянул на нее.

- Тебе страшно? - спросил он.

- Да, немного, - ответила Люба.

- Главное помни, что у нас с тобой сын, это самое важное, многозначительно произнес Штимм и, с нежностью посмотрев на спящего малыша, поспешно вышел.

...День был солнечным и теплым. Высоко в небе висели редкие белые облака. За окнами неугомонно сновали ласточки. Они то опускались на наличники окон, то садились на провисшие телефонные провода, протянувшиеся вдоль улицы, и задорно щебетали. По дороге промчалось несколько машин с солдатами, оставив после себя клубы пыли. Затем улица опустела, и наступило затишье. Люба взяла сына на руки, приложила его к груди. К ней подошла Лукерья.

- Может, мне с мальчонкой-то побродить по усадьбе? День-то больно погожий выдался, - сказала она.

- Я сама хотела попросить вас об этом, - ответила Люба. - Сейчас, только накормлю его.

Припав к теплой материнской груди, ребенок жадно тянул ее. Насытившись, он отвалился и довольно заворковал. Люба поцеловала его в обе щечки и бережно передала на руки Лукерье.

Оставшись одна, Люба отворила правую створку окна, выходившего на улицу, а на левую половину подоконника поставила горшок с геранью. Это был условный знак. "А вдруг все это провокация и полицай проверяет меня?" подумала она, вспомнив внезапный ранний приход к ней Франца, и в груди у нее шевельнулось подозрительное чувство. Постояв минуту в нерешительности, она затем выдвинула ящик стола, достала оттуда небольшой пистолет, проверила его и, завернув в носовой платок, сунула в боковой карман платья.

Люба не отрывала взгляда то от одного, то от другого окна. Наискосок через дорогу, возле колодца, стояли две женщины и о чем-то разговаривали. Мимо окна с открытой створкой пробежал какой-то вихрастый подросток, оглянулся и скрылся в соседнем проулке. Через несколько минут из этого проулка вышли трое мужчин и направились к ее дому.

По мере их приближения росло волнение Любы. Сердце ее громко стучало, пересыхало во рту. Первым среди троих она узнала отца и высокого, уже знакомого ей полицая, и вдруг горячая краска стыда и горького отчаяния бросилась ей в лицо, - рядом с отцом шел Виктор.

Высокий полицай еще раз покосился на ее полуоткрытое окно с геранью, сказал что-то отцу и показал Виктору на сад, позади двора. Игнат сорвал с рукава полицейскую повязку и, решительно войдя в сени, открыл дверь в комнату. Люба бросилась отцу в ноги.

- Любушка, дочка... Что же ты? Встань!

Слова отца и горячие его объятия обожгли ей сердце. Она не выдержала и громко зарыдала.

"Собирайтесь, - услышала она знакомый голос Виктора за окном, - нам надо торопиться, Игнат Ермилович"

Уткнувшись мокрым лицом в грудь отца, Люба не видела парня, которому признавалась когда-то в любви. Ей казалось, что он теперь стоит позади за окном и не спускает с нее своего укоряющего взгляда. Но в эту минуту ей важнее всего на свете было услышать слова отца: отец был как живое воплощение совести.

- Что же с тобой произошло, Люба? Что случилось? Почему ты оказалась здесь? - спросил отец, а она, слушая его, по-прежнему продолжала только рыдать. "Случилось? Произошло? Почему?" - она и сама себе не могла толком ответить на эти вопросы. Но каждый человек обязан отвечать рано или поздно за свои поступки, и Люба, собравшись с духом, оторвалась от груди отца:

- Если можете - простите меня...

- Ну, а дальше-то как, Люба? - с дрожью в голосе спросил отец.

Тень улыбки, надежды скользнула по лицу Любы.

- Ну, говори же, Люба, идешь с нами? Что же ты...

Голос Игната неожиданно оборвался на полуслове. С улицы донеслась чужая речь.

- Немцы, Игнат Ермилович, - крикнул Виктор и мигом впрыгнул в окно.

Из подкатившей легковой машины вышел Франц. Он что-то сказал шоферу и направил его обратно.

- Он приехал, - побледнев, сказала Люба.

- Что будем делать, Игнат Ермилович? - спросил Виктор и решительно полез во внутренний карман пиджака, где у него лежал наган.

- Не надо, - остановила его Люба. - Я представлю Францу отца и тебя, как моего школьного друга.

- Что ж, знакомь, - сказал, усмехнувшись, Игнат. - Зять все-таки.

Из сеней между тем донесся стук торопливых шагов, скрипнула дверь, и Штимм, еще не переступив порога, озабоченно заговорил:

- Фронт прорван, Люба, немедленно собирайся!..

Едва он успел произнести эти слова, как его взгляд упал на Виктора, затем он увидел Игната. Лицо Штимма стало серым и будто окаменело.

Увидев Штимма, Виктор от удивления даже вздрогнул. "Что такое! Не может быть!.. Нет, это тот... Никакого сомнения..."

- Что это значит? - закричал Штимм.

- Это мой отец, Франц, - поспешно ответила Люба, - а это...

- Ложь!

Штимм еще раз взглянул на Виктора, и вдруг на долю секунды в его сознании воскрес сыроваренный завод, а потом этот бандитский налет партизан на его машину... Да, это он... Штимм моментально выхватил пистолет:

- Хенде хох! Хир партизанен! - завопил он и выстрелил.

На мгновение раньше Виктор отклонился в сторону, и пуля врезалась в дерево стены.

- Франц, постой!.. Что ты делаешь!.. - истерически закричала Люба, пытаясь загородить собой Виктора.

- Вег!.. Прочь!..

- Остановись! - крикнула Люба.

- Вег! - орал Франц.

И тогда между Любой и Штиммом оказался Игнат. Глаза его горели ненавистью, он готов был принять на себя все удары, лишь бы защитить дочь.

Грянул выстрел Виктора, но Штимм, словно не почувствовав его, снова вскинул свой пистолет.

И Люба с ужасом увидела, как с новым его выстрелом пошатнулся и упал отец. И тогда в одно мгновение, крепко сжимая в руке "вальтер", она в упор выстрелила в обезумевшего Франца Штимма. И тот рухнул на пол. С побелевшим лицом Люба склонилась к отцу. Он был мертв.

- Убил папу! - не помня себя, закричала Люба и в тот же миг услышала голос Виктора:

- Надо уходить, Люба. Бежим, Люба, быстрее...

Но Люба не трогалась с места. Ее обезумевший взгляд блуждал по сторонам, останавливаясь то на окровавленном Штимме, то на выбеленном смертью лице отца.

- Бежим, Люба, - повторил Виктор, схватив ее за руку.