Владимир Романовский - Америка как есть

Сам Плаза-Отель – неприлично красивое, монументальное здание, сооруженное в Бель-Эпокь, с французской мансардной крышей. Возможно, некоторые читатели знакомы с этим зданием по фильму «Крокодайл Данди». Он там в номере биде обнаружил и носки в ванной стирает.

И вот в этом отеле поселяется незаметный турист Жан Поль Сартр. Скромен. Тих. И знакомится с городом. Знакомство это, мягко говоря, странное. Например, он уверяет читателя, что все улицы Нью-Йорка – перпендикулярны друг другу и пронумерованы. Из этого можно сделать вывод, что никакие достопримечательности вне мидтауновой сетки его не заинтересовали, даже старый Даунтаун. (Мелькает мысль – Бродвей диагонально пересекает эту сетку … Сартр за время пребывания в Нью-Йорке заметил ли Бродвей? …) Далее он пишет, что таксисты в Нью-Йорке согласны ехать с севера на юг и с юга на север, но не поперек города – отказываются. (Еще мысль – дальше Четырнадцатой Стрит Сартр, возможно, не опускался, и на север от Плаза-Отель, выше Пятьдесят Девятой, не ходил … И еще мысль – а Сартр знал ли, что в Нью-Йорке наличествует очень разветвленная сеть метрополитена? Это, типа, поезда под землей такие, на электрическом ходу – ту-тууу по тоннелю! А? …) И, говорит Сартр, очень продувает все время, поскольку улицы прямые, а с двух сторон острова Манхаттан – водные просторы. От берега до берега ветер гоняет пешеходов. Ну, во-первых, такое случается не очень часто. Безветренные дни в Нью-Йорке вовсе не редкость, и их не меньше, чем ветреных. Во-вторых – опять эти его прямые улицы. Дались ему прямые улицы, перпендикулярно друг к другу расположенные! Судя по этому, Гарлем его тоже не заинтересовал (в те времена в Гарлеме было безопасно, а район этот – неповторимой красоты, улицы карабкаются через парки по скалам в некоторых местах, архитектура, опять же в некоторых местах, очень добротная и очень оригинальная).

В общем, штудируя это его эссе, пришел я к выводу, что глава экзистенционалистов ходил себе вверх-вниз по Пятой и иногда, для разнообразия, вдоль Сентрал-Парк-Саут к Кругу Колумба, посмотреть на колонну, и на основании увиденного сделал выводы обо всем городе и его населении. Добротный такой экзистенционализм. Выразил мнение, что небоскребы в Нью-Йорке больше никогда не будут строить, все, закончили (в 1935-м году).

К чему я все это. Дело не в экзистенционализме, а в общем мировоззрении прогрессивного человечества – и сегодняшнего, и тех лет. Взгляды у произошедших от обезьяны оказались бесконечно наивными, замкнутыми на наборах несущественных деталей.

И была вера в прогресс, и в технику, и в величие человека. По духу и глубине она ничем не отличалась от мировоззрений наивного Сартра. Считалось, что человек – не то царь природы, не то должен природу победить, как киевляне печенегов. И нужно все делать наперекор природе.

В представлении Роберта Моузеса главным двигателем прогресса был частный автомобиль. Автомобиль возвышал человека над природой. Роберт Моузес понимал, что в окружающем его мире далеко не все благоприятствует автовождению. В конце концов, города ведь строились, в большинстве своем, задолго до появления автомобиля. А окружающий города ландшафт создавался эволюционным путем еще до происхождения человека от обезьяны, посему дура природа не могла ведь предвидеть, что главное в жизни – автомобиль. Не рассчитала. И природу, и города следует подправить.

И он приступил. Он закончил Йейльский Университет и Колумбийский Университет, стал доктором наук. Родители его были не просто евреи, но евреи, родившиеся в Германии, и привили сыну немецкую обстоятельность и педантичность. Вспомним, что немалой степенью немецкой обстоятельности и педантичности обладал, судя хотя бы по его фамилии, Усманн. Но Усманн был человек верующий.

Его (Моузеса) познакомили с будущим большим политиком по имени Ал Смит. Ал Смит, по мере продвижения по служебной лестнице, давал Роберту Моузесу контракты и подряды. Моузес переустроил Джоунз Бич в Лонг-Айленде в прекрасный, как все уверяли всех, парк – в короткие сроки. Это понравилось. У Моузеса появилась такая, стало быть, репутация – если ему поручено, он сделает, и сделает хорошо и быстро.

Потом были парки и бассейны в близлежащих районах. Потом появились дороги. Трассы. Шоссе. Моузес обожал шоссе.

(Кстати о бассейнах. Я не очень понимаю, для чего нужны бассейны под открытым небом, от них пахнет хлоркой, а вода все равно не проточная, но люди почему-то очень любят, даже те, кто живет в двух шагах от моря. Моузес любил строить публичные бассейны возле жилых комплексов. Ему ставят в упрек, что в Гарлеме он построил только один бассейн, потому что не любил негров. По другим сведениям, он делал так, чтобы вода, подававшаяся в бассейны его постройки была охлажденная, поскольку, по его теории, негры боятся холодной воды).

Тут президентом выбрали Франклина Делано Рузвельта, который стал думать, что ему делать с Великой Депрессией, и придумал. Оказывается, Депрессия была не на полях и не на заводах, но в головах (это было правдой). Посему государству нужно было срочно начать несколько грандиозных проектов, которые дали бы многим работу и достаток, а там по инерции остальное придет в движение, весь дурной и буйный частный сектор.

И Моузес пришелся очень кстати. Он ведь делал все быстро и хорошо. И, в соответствии с Новым Договором (так назвали новую политику), ему выделились огромные суммы для постройки всякого разного, парков там, и прочего, но в основном дорог. И мостов. Частная компания Моузеса завладела вдруг грандиозным проектом – постройкой моста Трайборо.

Мост этот должен был соединять (и соединил, по окончании работ, и по сей день соединяет) Квинс, Бронкс, и Манхаттан. Собственно, это не мост, но три моста, хотя главный пролет, из Квинса в Манхаттан, доминирует. На мосту этом не было и нет места пешеходам. Ага, догадались вы. Стало быть, это был транспортный мост.

Был бы транспортный, если бы не вкусы Роберта Моузеса. Моузес не любил поезда и трамваи. По мосту Трайборо ходят только автомобили. Общая протяженность моста, вспомогательных мостов, и развязок составляет семнадцать миль (умножьте на 1.6, если желаете видеть цифру в километрах). Мост не очень красивый – подвесной, но индустриального типа, без излишеств. И с помощью этого проекта у Моузеса появилось очень много власти. ОЧЕНЬ много. Неуязвимость его позиции обуславливалась тем, что компания Моузеса была абсолютно частной и не подчинялась никаким государственным структурам. После Второй Мировой (которая не нарушила, но приостановила, его планы) Моузес САМ назначал себе проекты, получал деньги от государства и частных вкладчиков, и строил – что, как и где хотел.