Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая
Вообще, сказать, чтобы этот фильм выставлял американцев хоть в сколько-нибудь привлекательном свете, нельзя. Все граждане США, кроме самого Реннета, показаны существами циничными, меркантильными и неискренними. Все они опасаются СССР и высмеивают склонность русских действовать сообща и гордиться товарищескими успехами; все они призывают Ника не доверять русским и держаться своих – в то время как Реннету, «русскому душою», душно среди соотечественников и хорошо с русскими, особенно с русскими женщинами, чье внимание и бескорыстие способно по-настоящему его поддержать.
Кстати, именно отношения с женщинами и подверглись наиболее серьезной сценарной перекройке – в угоду то ли цензуре, то ли советской морали, не предполагающей «серьезных отношений» без брака и/или ситуации выбора между двумя влюбленными женщинами.
Напомним, что в романе Уилсона главный герой, приехав в Россию, влюбляется в очаровательную переводчицу Анни, чувствуя в ней родственную душу – хрупкую и надломленную. Действительно, Анни хорошо понимает его: сама вдоволь настрадавшаяся в оккупированном Лондоне, потерявшая всех, кого когда-то любила (близкие люди погибли во время бомбежек, муж умер от сердечного приступа…), она видит скрытую тоску Ника по гармоничному довоенному миру – миру, который еще не изуродован ни Освенцимом, ни Хиросимой. Ей внятны тревоги возлюбленного, его тайные страхи, его мучительный поиск. «Сейчас вы ищете не женщину, – говорит она Нику в ответ на признание в любви. – То, что вам необходимо сейчас, для вас гораздо важнее, чем женщина…»
То есть, уехав из Москвы с Хэншелом в качестве переводчицы, Анни Уилсона попросту дает Нику возможность найти то, за чем он приехал в Советский Союз, тогда как Анни у Тарасова и Менджерицкого явно предпочитает успешного и самоуверенного политика заблудившемуся ученому – как мужчину мужчине.
Оставшись в Москве одиноким, без Анни, в романе Ник обращает внимание на Валю – сотрудницу экспериментальной физической лаборатории. Валя открыто в него влюблена, что вызывает толки окружающих и явственную ревность Гончарова, коллеги и в некотором смысле соперника Ника по исследованиям в области космических лучей. На станции, в горах, где ученые работают над совместным экспериментом, Валя, пренебрегая советской моралью и некоторой опасностью, – которую понимают все, кроме Ника, – становится любовницей Реннета… Однако под конец эксперимента отпускает его, согласившись, что они с Ником слишком разные люди, и тот получает возможность вернуться к ожидающей его Анни. Конфликт волшебным образом разрешен, решение найдено, способность к научному творчеству возвращена! Но, разумеется, на «Беларусьфильме» нечего было и думать о том, чтобы компрометировать порядочную советскую женщину-физика романом с американцем, и филигранно прописанная Уилсоном любовная драма превратилась в рекламную кампанию по противопоставлению хороших советских товарищей развращенным американским индивидуалистам.
А ведь у Уилсона выбор женщины для Реннета символически соответствует выбору его будущего пути, о котором тот столь мучительно размышляет на протяжении всего романа!
Судите сами. Отношения с бывшей женой – практически воспоминание о потерянном рае. Расставшись с художницей Руфью, Реннет утрачивает право на гармонию, которой чувствует себя недостойным: атомный гриб над Хиросимой разрушил его личный рай, и никакая женщина не сможет вернуть его, если он сам себе этот рай не вернет.
Отношения с секретаршей Мэрион, длинноногой и энергичной, – воплощение американской мечты. Предлагая Реннету ехать с юной красавицей в Женеву, его вечный злой гений, «черный человек», дипломат Хэншел стремится сделать из ученого преуспевающего политика. Реннет с негодованием открещивается от предложения, понимая, что, согласившись, он убьет в себе физика; об это понимание и разбивается любовная лодка, в которой он плыл с Мэрион.
Наконец, отношения с русской ученой-физиком Валентиной – отношения чуждых культур, мировоззрений, менталитетов, отношения, отягощенные политическим анамнезом и принципиально разным восприятием любви. В романе Уилсона Валя влюблена в Реннета и отдается ему безоглядно, не думая о всевидящем оке советских органов и о том, чем ей это грозит. Реннет относится к ней с симпатией и сочувствием, но без пылкой любви: ему непонятно это обреченное чувство Вали, непонятны странные отношения, полные запретов и недомолвок, в этой загадочной советской стране… Поэтому, как уже было сказано, в финале «Встречи на далеком меридиане» Реннет возвращается к переводчице Анни, как бы замыкая круг поисков и обретая потерянный рай.
Иными словами, роман Уилсона рассказывает о пути к себе, об избавлении от инстинктивного чувства вины и обретении силы – в любви и в науке.
Фильм же Тарасова и Менджерицкого рассказывает о пути к принятию советской научной и коллективной идеи, об отказе от губительной индивидуальности в пользу общности и духовного единения.
Однако при том, что некоторые сюжетные повороты в фильме оказались довольно нелепы (с чего, например, Ник предлагает Вале, уже неоднократно ему отказавшей, «стать миссис Реннет»?), а ключевая идея довольно и обидно далеко ушла от первоисточника, во «Встрече на далеком меридиане», по крайней мере, было что – и кого – играть.
И Дворжецкий играл.
Научный производственный роман в его исполнении в очередной раз перерос в психологическую драму. В подвижной мимике Реннета, в его взгляде, в интонациях, с которыми он обращается к окружающим (нежно, просительно – к Вале и Анни, сосредоточенно – к Гончарову, резко, нетерпеливо – ко всякого рода «политикам»), – во всем угадывается сам Дворжецкий, недаром признававшийся, что герой Уилсона по-настоящему стал ему близок. Он действительно узнавал себя в Реннете: и в его одиноком детстве, и в постоянных сомнениях, касающихся его профессиональной судьбы, и в сложных, запутанных отношениях с женщинами, которые порой сам себе не мог объяснить… Удивительно ли при этом, что некоторые реплики американского физика звучат точно личная актерская исповедь? И что, слыша в ответ на вопрос Вали: «Тогда для чего вы работаете? Какой главный для вас в этом смысл?» – реплику Ника: «Это моя профессия. Ничего другого в жизни я делать не умею. А работа, когда она хорошо шла, приносила мне много счастья…» – невозможно отделаться от ощущения, что Дворжецкий, несмотря на сценарный диктат, говорит о своем?
А на стене американской квартиры Реннета висит фотография Владика Дворжецкого в раннем детстве. Так придумал Тарасов: пусть ребенок, которого родит Руфь, будет похож на Дворжецкого – Реннета, пусть еще раз – случайным штрихом, понятным для посвященных, – обозначится их внутренняя близость и связь, без которой, наверное, образ американского физика на советском экране был бы другим.
Дворжецкому было важно, чтобы его героя поняли и полюбили – именно как уилсоновского. Когда одна из многочисленных знакомых, посмотрев фильм, сказала, смеясь: «Ты, Владик, там такой ученый бабник», – он обратился к женщине, с которой был близок: «Ну, ты-то так не думаешь?» Не
