Марта Хиллерс - Женщина в Берлине

Холод, шторм и дождь. Впервые трамвай снова ехал по нашей улице. Я тоже поехала, вошла, только чтобы поехать, однако, обдумывая по дороге, я решила поехать к ратуше и узнать, заплатят ли за нашу работу у русских, за ту неделю на заводской территории. Действительно я нашла мое имя в списке; аккуратно каждый рабочий день был отмечен, для меня и для других женщин. Даже для налогов были зарегистрированы. Насчитано и я получу 56 ДМ - разумеется, когда будут снова деньги в городской казне. Служащий попросил меня, чтобы я осведомилась еще раз на следующей неделе.

В то время как я ждала на ветру под дождем обратного трамвая, я говорила с парой беженцев. Мужчина и женщина в пути уже 18 дней. Они прибыли из Республики Чехии, сообщение плохое. «Чехи снимают рубашки с немцев у границы и бьют их арапником». И на это женщина, устало: «Мы не можем сетовать. Мы даже хотели этого». Все восточные улицы кишат беженцами.

По пути домой я видела, как люди из кино выходят. Я вышла, пошла на следующий сеанс в довольно пустой зал. Русский фильм с заголовком В 6 вечера после Войны. Странное чувство сидеть после всего перенесенного и снова в кино.

Среди публики были солдаты наряду с дюжиной немцев, детьми преимущественно. Никаких женщин; они еще не опасаются темноты в любой форме. Впрочем, никто из мужчин вокруг нас не заботился о гражданских, все смотрели на экран, усердно смеялись. Я впитывала фильм. Он изобиловал сильными жизнью типами: широкими девушками, здоровыми мужчинами. Звуковой фильм, он шел на русском языке, я понимала, так как он снимался для простых людей. Наконец они показывал как хэппи-энд фейерверк победы над башнями Москвы. При этом он должен был наступить уже в 1944. Наши, все же, не рисковали таким, вопреки всем победным фанфарам.

Снова наша немецкая беда гнетет меня. Пришла глубоко печальная из кино и помогала себе тем, что дает мне огонь жизненного инстинкта. Кусочек Шекспира из моей Парижской записной книжки, когда я прочитала Освальда Шпенглера и была огорчена его мыслями о закате запада: «Сказка, рассказанная идиотом, полна звуков и ярости и ничего не значит». 2 проигранных мировых войны сидят у нас дьявольски глубоко в костях.

Четверг, 14 июня 1945 года.

Снова поход в Шарлоттенбурге. Скорее бы пришло время, когда заработает наше предприятие, и я бы получила рабочую карточку II, с 500 граммов хлеба в день, чтобы я смогла оставлять хоть что-то из этого на вечер. Пока я жертвую 6 ржаными булочками, которые я получаю каждое утро, всегда только ради моего завтрака. То есть, 2 я беру еще на дорогу, и если бы я не ела их в двух пунктах отдыха, которые я позволяю себе, то я бы выбилась из сил. Картофель продолжает портиться. Я должна отсортировывать его снова, кучка тает угрожающе.

В коридоре у инженера стояли сегодня дюжины телефонных аппаратов. Во всех домах они собираются их теперь; это значит, для русских. Берлин без телефонов! Кажется, что мы должны стать снова пещерными людьми.

Вечером что-то хорошее: наконец, я получила в нашем угловом магазине за 2 декады, 20 дней, подлежащий уплате жирный рацион 20 раз по 7, сразу 140 граммов подсолнечного масла. Благоговейно я несу бутылочку, которую я носила при себе напрасно всю неделю, домой. Теперь в моей кухне пахнет, как в Московской «Столовой» - ресторане для простого народа.

Пятница, 15 июня 1945 года.

Принесла утром мои 6 дневных булочек. Они влажны и темны, этого раньше не было. Покупать хлеб, я больше не решаюсь, чтобы не съесть до следующего дня.

Сегодня было вторжение в подвал моего бывшего подателя хлеба. Венгр, инженер и я смошенничали и тайком пробрались в дом. Мы уже взломали ящик, который стоял неприкосновенным в чулане, когда наверху на лестнице в подвал жена нашего бывшего доверенного лица показалась, которая проживает все еще здесь. Я, заикаясь, объяснила, что мы тут делами и документами, которые лежат еще здесь. Оба мужчины совсем съежились за ящиком. Мы разбивали рамы картин, вырывали картины - фотографии с подписью молодых кавалеров рыцарского креста - и складывали стекло. Мы принесли упаковочную бумагу. Незаметно мы могли убежать через задний вход. Мне ничего не будет, если на вторжение кто-то прибудет. У меня есть камера и аксессуары, за которыми по требованию хозяина я должна следить. Что такое напротив несколько стекол? Мы закончили с нашим грабежом, как быстро мы смогли. Каждый тащил тяжелую стопку стекол в мою квартиру, где оба мужчины оставили наши ценные фирменные велосипеды. Я получила 4 стекла в виде награды, что бы застеклить окно моей мансардной квартиры, если бы я имел замазку.

Я посматривала вечером довольно произвольно собранную библиотеку владельца квартиры. Наткнулась на том драм Эсхила, и обнаруживал там жалобу перса. С ее криками боли побежденных она подходила хорошо нашему поражению - и вовсе не подходила, тем не менее. Наша немецкая беда имеет привкус отвращения, болезни и безумия, не сравнивается ни с чем историческим. Только что репортаж о концлагере снова был по радио. Самое ужасное - это при всем при том - это порядок и экономия: все же, Эсхил не знал про миллионы человек в виде удобрение, начинки для матрасов, жидкого мыла.

От субботы, 16 июня, до пятницы, 22 июня 1945 года.

Ничего больше значительного. И я ничего больше не запишу, время проходит. Была суббота около 5 часов пополудни, когда зазвонили снаружи. «Вдова», - я подумала. А это оказался Герд, в штатском платье, коричневого цвета, волосы еще светлее, чем обычно. Мы совсем ничего не говорили некоторое время, пристально смотрели друг на друга в сумрачной прихожей как 2 привидения.

- Ты откуда? Ты освобожден?

- Нет, я просочился. Но вначале дай мне войти.

Он дергал тележку за собой, на маленьких колесах нагруженную чемоданом и мешком.

Я была в лихорадке от радости. Нет, он не был на западном фронте. Их соединение бросили в последнюю минуту на восток. После боев, они ушли втроем и гнездились на покинутой вилле, где они нашли костюмы, ботинки, тюк табака и достаточно съестного. До тех пор пока там не стало горячо и смешанные местные органы власти из русских и поляков не начали зачистку. Втроем мужчины присоединились к группе эвакуируемых жителей Берлина, путешествовали автостопом с ними домой. Мой современный адрес Герда знал, так как он получил почтовую открытку с информацией о моем прибежище как последнее сообщение полевой почты. Конечно, он воображал, что новую квартира так же разрушена и её не найти. Он совсем удивился, что я осталась невредимая. Покачивая головой о моем явно голодном виде; он говорил, что у него есть необходимое. В мешке он принес безупречный картофель, а также куски окорока. Я отдала должное жаркому, а также пригласила вдову. Она знает Герда из моих рассказов, никогда прежде не видела его, при встрече она заключила его в чрезмерным объятием и утопила в потоке слов и скоро уже показала трюк с указательного и большими пальцами: «Украинку – вот так, тебя – вот так».