Марта Хиллерс - Женщина в Берлине

Маленькое лакомство я выдумала на вечер. Из остатка сахара в пакете я наполнила чайную ложку в маленький стакан. Из него я вымакиваю теперь с концом указательного пальца сладость, медленно и осторожно; я радуюсь каждому слизыванию и наслаждаюсь сладкими кристаллами на языке больше чем когда-то коробкой мирных шоколадных конфет.

Понедельник, 4 июня 1945 года.

Ранняя дорога в Шарлоттенбург, зной. Мы определили задачи. Я составила для этого список авторов, если они будут в наличии в книгохранилище господина Р. или в другом месте. Максим Горький, Джек Лондон, Жюль, Ромен, Томас Вульф, а также более старые авторы как Мопассан, Диккенс, Толстой. Только вопрос о правах на издание. Такая неопределенность не мешает венгру. Просто напечатаем.

- Если позже кто-то придет и потребует деньги, то мы сразу заплатим.

Он стучит по карману своих брюк. Он уже купил велосипед, он предоставляет его в распоряжение "издательству", которое пока существует только в воздухе, великолепно.

Действительно к полудню был гороховый суп, к сожалению, сваренный не по инструкции: горошины, как говорит Ильза, просто не доварены. Поэтому она провернула всю массу через мясорубку. Вкус суров как у песка, однако, можно есть. Маленький кусок шпика был сварен в супе, я его нагло взяла, потому что мне приходится много ходить пешком. Я быстро худею без мяса. Все юбки уже на мне висят.

Около 18 часов возвращаюсь домой. Улицы оживлены многими усталыми ползущими маленькими караванами. Откуда? Куда? Я не знаю. В основном группы двигались в направлении востока. Повозки шли друг за другом: скудные тачки, мешки, ящики, чемоданы нагруженные горой. Перетянутые веревкой, женщины и подростки. Почти всегда наверху на хламе тележки еще и человеческое существо: совсем маленькие дети или старики. Ужасно выглядят эти старики, будь то мужчина или женщина, между хламом. Бледные, разрушенные, уже наполовину мертвые, безучастные узелки костей. У кочевых народах, таких как лапландцы или индейцы, беспомощные старики должны были вешаться или прятаться в снегу, что бы умереть. Христианский запад несет их с собой, до тех пор, пока они еще дышат. У обочины дороги зароют многих. «Уважаемый возраст», - но не на тележке для бегства ему место. Я размышляла над социальным положением стариков, о ценности тех, кто долго жил. Когда-то старики были имущими и господствующими. В неимущей массе, к которой мы относимся сегодня почти все, возраст ничего не значит. Это не почтенно, а достойно сожаления. Все же, как раз это опасное положение, кажется, подстрекает стариков и разжигает их жизненный инстинкт. Дезертировавший солдат у нас в доме рассказывал вдове, что ему приходится запирать каждый кусок съедобного от его древней тещи. Она крадет, что может схватить, и тайком съесть; она съедает полностью рационы дочери и ее мужа, не раздумывая. Если говорят ей что-нибудь, то она причитает, что ее хотят уморить голодом, что, пожалуй, они ее убьют, чтобы наследовали ее квартиру. Таким образом, достойные матроны становятся животными, которые цепляются жадно за остаток их жизни.

Вторник, 5 июня 1945 года.

Плохо спала, зубная боль. Все же я встала рано и пошла в Шарлоттенбург. Сегодня флаги опять подняты всюду. Союзники в аэропорту должны высадиться,

Английский, американский, французский. В их честь порхают забавные флажки, продукты воскресного усердия немецких женщин. Оттуда вместе едут русские грузовики и наши машины.

Я семеню и бегу рысью, как пешеходная машина. Все-таки я хожу примерно 20 км в день, при самом скудном питании. Работа доставляет удовольствие. Каждый день венгр придумывает кое-что новое. Где-то он услышал, что, прежде всего только для учебников бумага будет выделяться. Итак, он вводит в план издательства учебники. Он вписывает срочно в задачи современные немецкие буквари и русскую грамматику, поручал мне, чтобы я ломала себе голову в этом направлении. Иногда Ильза жертвовала чашку настоящего кофе. С 18 часов я шла в обратный путь на ногах. По дороге видела первые немецкие машины, автобус, который едет всего полчаса, встретился меня; однако безнадежно переполненный. Также я увидела немецких полицейских в новенькой форме; хилые малыши, которые стараются не бросаться в глаза.

Вернулась домой сильно вспотевшая с горящими ногами. На лестнице вдова выловила меня, с неожиданной вестью: Николай приходил, он спросил обо мне! Николай? Я некоторое время не могла понять кто это, пока я не вспоминал снова о нем, старшем лейтенанте и банковском инспекторе из прошедших времен; Николай, который хотел придти и не пришел. «Около 8 он хочет наведаться еще раз», - говорила вдова. «Он позвонит тебе в дверь. Ты рада?»

«Не знаю», - ответила я по-французски в память о его знания языка. Я действительно не знала, должна ли я радоваться. После того, как Николай растворился уже дважды в воздухе, его приход казалась мне очень невероятным. Да и время уже много прошло. И не вспомнить. И я так устала.

Едва я умылась и собралась спать, как прозвенел звонок. Николай, воистину. В полумраке прихожей мы обменялись французскими фразами. Когда я попросила его в комнату, и он увидел меня при свете, он был шокирован: «Что такое? Как Вы выглядите?» Он нашел меня похудевшей и жалкой, хотел понять, как в такое короткое время это возможно. Ну, много работы и бесконечные марши при большом голоде и небольшом количестве сухого хлеба и совсем без мяса. Странно, что эти изменение вовсе не замечены мной самой до сих пор. Да и некогда смотреться в зеркало долго. Но неужели все настолько плохо?

Мы сидели напротив друг друга за столом и курили. Я не могла подавить зевки при моей усталости, больше не находила слов, была настолько полусонной, что я вовсе не понимала, что Николай говорил. Иногда я взбадривала себя, давала себе команда быть милой с ним; он сам был очень приветлив, но чужд. Очевидно, он ожидал другого. Не это бледное привидение, в которое я превратилась, я просто больше не нравилась ему. Наконец, я поняла, что Николай прибыл и на этот раз только, чтобы прощаться, что он находится уже вне Берлина и приехал сегодня только на один день в Берлин, в последний раз, как он сказал. Так что не было никакой необходимости притворяться и быть приветливой с ним. При этом я ощущала все время тихое сожаление том, что все пошло с Николаем вот таким образом. У него очень хорошее лицо. При прощании, в прихожей, он сунул мне в руку кое-что, и шепнул по-французски: »По-дружески, ладно?« Это были денежные купюры, более 200 ДМ. И он ничего не получил, кроме нескольких наполовину сонных оборотов речи с моей стороны за это. Хорошо бы на эти деньги купить себе что-нибудь, у меня было продуктов только ужин на сегодня. Но в такие времена каждый придерживает то, что у него есть для себя. Черный рынок умирает.