Сергей Зинин - Неизвестный Есенин. В плену у Бениславской

— Вы давно его знаете? — задаю я опять вопрос.

— А разве это играет какую-нибудь роль? — Глаза ее глядят несколько недоуменно. — Разве надо обязательно долго знать человека, чтобы полюбить его?

— Полюбить, — тяну я, — ладно полюбить, а вот выйти замуж — это другое дело…

Она слегка пожимает плечами, потом встает и подходит к откинувшемуся на спинку дивана Сергею. Она наклоняется и нежно проводит рукой по его лбу. Он, не открывая глаз, отстраняет ее руку и что-то бормочет. Она опять проводит рукой по его лбу, и он, открыв глаза, зло смотрит на нее, опять отбрасывает руку и добавляет нецензурную фразу.

Она спокойно отходит от него и садится на свое место, как ни в чем не бывало.

— Вот видите, разве можно за него замуж идти, если он невесту материт, — говорю я.

И она опять спокойно отвечает:

— Он очень сильно пьян и не понимает, что делает.

— А он редко бывает трезвым…

— Ничего, он перестанет пить, я в этом уверена. Она действительно, кажется, в этом уверена».

Анна Берзинь могла и не знать в то время, что между Есениным и Бениславской, которую поэт до этого представлял друзьям как свою гражданскую жену, уже не было былой близости, а встреча поэта с Софьей Толстой окончательно разорвала его интимную связь с Галиной.

Берзинь растерянно поднимается из-за стола и, взяв Бениславскую за руку, выходит с ней в коридор.

— В чем дело, Галя, я ничего не понимаю…

У нее жалкая улыбка.

— Что ж тут не понимать? Сергей собирается жениться. Он же сказал тебе об этом…

— Ты же знаешь, что Сергей болен, какая же тут свадьба?

Она устало машет рукой, и в ее глазах видна боль и мука:

— Пусть женится, не отговаривай, может быть, она поможет, и он перестанет пить…

— Ты в это веришь, Галя?

Она утвердительно кивает головой.

26 марта Софья Толстая уже на правах близкого друга присутствовала на прощальном вечере Сергея Есенина на квартире Галины Бениславской. «Дорогая, представьте себе такую картину, — писала С. А. Толстая в Ленинград поэтессе М. Шкапской, — Вы помните эту белую длинную комнату, яркий электрический свет, на столе груды хлеба с колбасой, водка, вино. На диване в ряд, с серьезными лицами — три гармониста — играют все — много, громко и прекрасно. Людей немного. Все пьяно. Стены качаются, что-то стучит в голове. (…) Сижу на диване и на коленях у меня пьяная, золотая, милая голова. Руки целует, и такие слова — нежные и трогательные. А потом вскочит и начинает плясать. Вы знаете, когда он становился и вскидывал голову — можете ли Вы себе представить, что Сергей был почти прекрасен. Милая, милая, если бы Вы знали, как я глаза свои тушила! А потом опять ко мне бросался. И так всю ночь. Но ни разу ни одного нехорошего жеста, ни одного поцелуя. А ведь пьяный и желающий. Ну, скажите, что он удивительный!».

Выехав на Кавказ, Есенин в первом письме в Москву 8 апреля просит Г. Бениславскую: «Позвоните Толстой, что я ее помню». В начале мая 1925 г. С. Есенин вновь напоминает Галине: «Позвоните Толстой, пусть напишет».

Бениславская просьбу Есенина выполнила. «Толстой звонила, передала, — ответила она 4 мая. — На днях увижу ее. Она обрадовалась и удивилась — отчего же Вы ей не напишете».

Галина не была уверена в серьезности намерений Есенина. Она считала это очередным легким флиртом поэта. Письмо заканчивала словами: «Ну, целую Вас. Всегда Ваша и всегда люблю Вас». Затем не удержалась и дописала: «Моя просьба к Вам: не говорите ни с кем обо мне — ни хорошего, ни плохого: никак не говорите. Я-то сама знаю все, но чтобы не приходилось с дураками разговаривать, отмахиваться от них. И потом это для Вас же не надо. А мне просто — чтоб мусору не было. Есть ли я, или нет меня, и какая я — Вы это знаете, а остальным не надо. Хорошо?».

Поездка в Константиново

Возвратившись в Москву, С. Есенин приближал к успешному концу свой роман с С. Толстой, продолжая по-прежнему жить у Бениславской.

В начале июля в Москву приехал Василий Иванович Болдовкин, младший брат П. И. Чагина, с которым Есенин подружился в Баку. Еще один повод для очередной выпивки.

«В отдельные дни, — вспоминал В. Болдовкин, — когда мне приходилось бросать Сергея и уходить по своим делам, Сергей приходил домой изрядно выпивши. Порой дома были и скандалы. Сколько трудов стоило Гале и соседке ее Соне (фамилию не помню) утихомирить Сергея. Сергей ругал Катю, чтобы она поменьше встречалась с Ив. Приблудным.

— Он тебе не пара, смотри, в машинистки отдам, — часто слышались окрики Сергея».

Неожиданно из Константинова приехали два двоюродных брата Сергея. Один из них, Иван Ерошин, собирался 6 июня сыграть свадьбу с размахом.

— Приезжайте все, чем больше людей, тем лучше, — уговаривали братья. — Лошадей вам вышлем на станцию, штук пять троек, быстро докатите к нам.

После двухдневных уговоров решили ехать в Константиново группой, пригласив Василия Болдовкина и бакинского журналиста Константина Мурана.

— Увидишь моего деда, Вася, — шумно объяснял Есенин, — которому я прислал из Батума письмо. Занятный старик.

Согласилась поехать со всеми и Галина.

Место сбора Сергей определил пивную на Сретенке. Перед отъездом решили перекусить и пива попить, пока все соберутся. Подошла одна пара — один рыжий и с ним молодая женщина. Они извинились, что не могут поехать. Другие подходили с большими корзинками, наполненными продуктами из гастрономических магазинов. Василий Наседкин взял на себя обязанность достать билеты. Разъяснил, что поезд отходит с Казанского вокзала, просил не опаздывать. Сахаров обратился к официантке:

— Леля, бросайте своих раков, поедемте с нами на свадьбу, после праздника приедем.

Уговаривали недолго. Вызвали такси. На вокзале встречал озабоченный Наседкин. Он смог достать билеты на товарно-пассажирский поезд в товарном вагоне, в котором стояли только скамейки. Спорить и выражать недовольство никто не стал. Шумно залезли в вагон. Вскоре раздался третий звонок.

Вечером зажгли в вагоне толстые железнодорожные свечи. Через некоторое время запели песни. Запевалой был Василий Наседкин. В полумраке с какой-то горечью и надрывом загремела в вагоне гармонь, и все подхватили:

Что-то солнышко не светит,

Над головушкой туман.

Или пуля в сердце метит,

Или близок трибунал.

Еще с большим надрывом раздавался припев:

Эх, доля-неволя, глухая тоска,

Долина, осина, могила темна.

В. Болдовкин с удивлением замечал, как песня уносилась в даль русских просторов, которых он давно не видел, длительное время работая на Кавказе. Понравившуюся песни повторяли, звонкий голос Наседкина вновь и вновь запевал ее, Сергей же с большой задушевностью вторил ему, а за ним уже и все подхватывали. Самодеятельный хор звучал мощно и согласно.