Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
Большинство из нас симпатизировали Мапам, но это было только «мягкое» выражение эмоционального расположения внутри единого коллектива друзей. Разница между членами Мапай и Мапам оставалась неясной и никогда не доходила до конфронтации.
Последний марш
Беззубость сопротивления разгону, чувства обиды и непонимания были тяжелыми для меня и многих моих друзей. Последним действием в истории Пальмаха был марш его ветеранов по улицам Тель-Авива в ноябре 1949 года. Новость о том, что марш готовится, быстро распространилась по всей стране. Министерство обороны отреагировало приказом, который запрещал солдатам и офицерам армии участвовать в этом действии.
Я прибыл из Иерусалима, чтобы присоединиться к маршу. Многие сотни молодых людей, мужчин и женщин, в белых рубашках — нашей парадной одежде фронтовых дней — выстроились побатальонно вдоль тель-авивской улицы Бен Иехуда. Настроение было праздничным — мы были очень рады видеть друг друга. В рядах стояло большинство наших солдат и офицеров времен войны. Во главе каждого из девяти батальонов встали их командиры. Из музея Ха-Гана вынесли флаги наших батальонов. Скаутская организация Тель-Авива предоставила барабанщиков, так что мы маршировали под дробь барабанов. Во главе моего батальона оставалось пустое место: Цви Замир, наш комбат, решил остаться в армии и подпадал под запрет участвовать в марше. Было обидно чувствовать себя изгоями армии, участие в которой было важнейшим периодом наших молодых жизней. Пустое место там, где должен был встать командир нашего батальона, зияло как символ чего-то неправильного, хотя мы и не совсем понимали, в чем дело.
Цви Замир вдруг вышел из толпы, окружавшей длинную колонну пальмаховцев, и в мундире майора со знаком Пальмаха на лацкане занял свое место во главе нашего батальона. Позже он расплатился за это тем, что десяток лет оставался без повышения в ранге — до 1963 года, когда Бен-Гурион перестал быть министром обороны. Мелочность и обидность этого наказания висели, как гири. В минуту, когда перед началом марша Цви занял свое место в переднем ряду, у нас отлегло от сердца и у некоторых навернулись слезы на глаза.
Мы прошли по улицам Тель-Авива, распевая песни Чизбатрона, прервали наш марш около театра «Хабима», чтобы станцевать хору (популярный израильский танец). Площадь, полная танцующей и выглядящей очень по-граждански молодежи, осталась в памяти многих особой красотой. Дальше, дойдя до широкой площади на севере Тель-Авива, мы выслушали речь Шимона Авидана. Он был членом кибуца Эйн Ха-Шофет и командующим бригадой Гивати, которая в решающие дни войны задержала и отбросила от Тель-Авива египетские войска. Он был йеке — выходец из Германии, бывший солдат интернациональной команды в гражданскую войну в Испании, блестящий военный командир и человек, считавшийся в наших рядах высшим моральным авторитетом. Шимон говорил о Пальмахе, его ценности, его культурных и военных достижениях. Мы поаплодировали и разъехались по домам. И все.
Израиль был, конечно, не единственной страной, в которой вопрос перехода фронтовиков к послевоенной жизни был непростым. Но уважение к законам нашего государства определило для нас мирный выход из кризиса дней огосударствления нашей мечты. Мы не были готовы бунтовать, да и «бунт генералов» не был серьезен. На этом можно было играть политикам и вождям, но главное оставалось: это была наша страна и наша победа в Войне за независимость.
Дихотомия между силой обстоятельств на исторических развилках, с одной стороны, и влиянием отдельных людей, с другой, как двигателей развития общества, оставалась нерешенной в первые дни существования Израиля. Этот вопрос, несомненно, будет предметом экономических дебатов, журналистских дрязг и личных споров на протяжении десятилетий — как и многие вопросы, не имеющие однозначного решения. Ответ всегда противоречив, и все, что можно сказать в серьезной дискуссии, — это «по-разному бывает». В марксистской теории долгое время центральную роль играла статья Плеханова, решительно отрицавшая значение личности в истории. Эта «крайняя» и догматическая позиция не была принята большинством историков и историографов.
Доклад Хрущева в 1956 году
В какой-то момент, примерно в 1955 году, я решил вступить в Коммунистическую партию Израиля. Это происходило поэтапно, я переходил от Мапам к Израильской левосоциалистической партии, затем к коммунистам. Так что 25 февраля 1956 года, когда «секретный отчет» Хрущева на XX съезде КПСС о преступлениях времен власти Сталина дошел до Израиля, наша делегация была в Москве. В уик-энд прошло собрание кадров тель-авивской организации — крупнейшей из региональных партийных подразделений в тот период. Так как генеральный секретарь Микунис[23] еще не вернулся, выступил следующий в партийной иерархии — Меир Вильнер. Он объяснил товарищам, что ничего особенного не произошло, и выразил удивление, что они так напряглись. Советские товарищи еще раз доказали, насколько они щепетильны в вопросах морали. Им открылись некоторые ошибки, и они начали спешно очищаться от них. Это был единственный раз, когда я видел, как партийцы согнали члена Политбюро с трибуны, не дав ему договорить. Было общее чувство конца Коммунистической партии Израиля. А в следующий уик-энд произошла встреча кадров Тель-Авива с Микунисом, который только что вернулся из Москвы.
Для меня в том, что произошло далее, стало важным примером того, как можно словами изменить чувства большого коллектива сильных людей. В компартиях бывали вожди, которые, не являясь циниками, могли добиться иногда, в условиях тяжелого кризиса, приятия их взгляда на обстоятельства и быть услышанными и понятыми. Микунис не был особо способным политиком, но не был и полным циником и показал, насколько политические движения строятся не только на политиканстве, но в большой мере на этической основе, часто не вполне осознанной. При всей ограниченности своих взглядов и представлений Микунис показал себя настоящим вождем.
Представ перед угрюмо взбешенными однопартийцами, Микунис начал так: «Вы все читали секретный отчет или слышали, что там было сказано. Вы потрясены? — И вдруг трахнул со всей силой кулаком по столу и крикнул так, что было ощущение, что сердце рвалось у него из груди: — Не коммунист тот, кто не был потрясен!» И далее в том же духе. И ему поверили. Микунису удалось объединить заново партийные кадры, и партия смогла действовать еще некоторое время.
На меня так называемый «секретный отчет» Хрущева повлиял
