Булгаков. Мои воспоминания - Любовь Евгеньевна Белозерская-Булгакова
Евгений Викторович, которого я много раз видела на трибуне, всегда выступал белестяще. Выходил он со сложенным портфелем, затем, не раскрывая, клал его на стол или на кафедру и больше к нему до конца выступления не прикасался. Никаких бумажек. Кроме ораторского таланта, его всегда отличала высокая культура речи, когда и мыслям, и словам просторно… Он почему-то не любил, чтобы близкие ходили его слушать. Ольге Григорьевне просто запрещалось посещать его выступления. Мне он сказал сухо: «Напрасно, напрасно пришла».
Из Свердловска мы поехали в Верхнюю Салду. В Нижней Салде, куда нас довез на санях извозчик, в крошечном домике среди снегов умирала Татьяна Александровна Богданович, друг всей жизни Евгения Викторовича. Я видела ее задолго до войны: это была красивая женщина, тип русской сероглазой красавицы, а теперь на постели лежало ее подобие. И было тяжко смотреть на нее… Мы едва добрались до Казани и там получили извещение, что Т. А. Богданович умерла. Но от Евгения Викторовича это скрыли, опасались, что он поедет обратно.
В Казани остались оба Тарле, соединившись с Марией Викторовной, а мы с Цином двинулись в Москву. У нас в вагоне появился академик Иоффе, наш спутник до Москвы, не сказавший, кстати, ни одного слова – ни «здравствуйте» и ни «прощайте»…
* * *Вещие слова Евгения Викторовича, что от «фашистов только перья полетят» оправдываются: от Москвы их отогнали, но настоящий разгром их и перелом в войне начался битвой под Сталинградом в 1942 году и продолжался и далее: тут Курская дуга, и конец блокады Ленинграда, и многие другие славные боевые страницы.
Понемногу возвращаются в Москву эвакуированные учреждения и театры.
Если бы только не мысль о бесчисленных могилах! Одно Пискаревское кладбище под Ленинградом чего стоит…
Евгений Викторович с семьей вернулся и утвердился в Москве1. Он поселился в Доме правительства, но, к сожалению, не в отдельной квартире, а в соседстве с вдовой прокурора Красикова2 (прозванной «фугаской»), что вряд ли можно было считать удачным. Я уж его не расспрашивала о ленинградской любимой квартире с изумительным видом из его кабинета на Неву и Петропавловскую крепость. Во время войны Евгений Викторович интенсивно работал3 в Советском Комитете защиты мира4, выступал с лекциями, писал. В 1941 году вышел первый том «Крымской войны», в 1943-м – второй том. В этом же 1943 году «Нашествие Наполеона на Россию» вторым изданием, в 1944 году повторно – «Крымская война». Им еще выпущен в двух издательствах «Нахимов» и брошюра «Гитлеризм и Наполеоновская эпоха».
В это же время по распоряжению правительства немецкие военнопленные приступили к постройке дач для академиков в местечке Мозжинка, в нескольких километрах от Звенигорода. Строили они быстро и неплохо, по одному образцу: три комнаты с террасой внизу и две с балконом наверху.
Ольга Григорьевна пригласила меня ранней весной поехать посмотреть дачу. Нас вез «придворный» шофер Василий Васильевич – сначала по хорошему шоссе, а затем сквозь тающий снег, пеньки, колдобины, по бездорожью к дачам. Мы все время проваливались в воду, припадали то на один бок, то на другой, но в общем как-то выкарабкались. Ольга Григорьевна вела себя молодцом, не так, как в вагоне. Коменданта не застали, ключей не получили, и внутренность дачи не видели. Посидели на крылечке и уехали.
Потом больше десяти лет, до самой смерти Евгения Викторовича, Тарле жили в Мозжинке и с удовольствием туда ездили5.
Евгений Викторович, хотя и считал себя стойким урбанистом, в Мозжинке по-настоящему отдыхал и не прочь был посидеть в саду под деревьями.
Весной 1944 года «всемогущий» Цин устроил поездку академика с лекциями по Грузии. В отдельном вагоне, с бо́льшим комфортом, надо думать, чем была наша в Свердловск.
Поехало все семейство, и осталось в восторге – так было удобно, красиво, удачно, гостеприимно.
Без них в Москву приехал из Китая брат Евгения Викторовича – Михаил Викторович – с женой Еленой Федоровной и дочерью Викторией. Но приехали они, как говорится, не под «счастливой звездой». Через год Елена Федоровна, всего сорока шести лет от роду, умерла. В 1948 году умер и Михаил Викторович. Виктория, она же Викуся, она же «Зизишенька», за короткий срок лишилась обоих родителей, правда, приобретя мужа в 1946 году. Была она в те годы очень мила, и один иностранный дипломат сравнил ее с фиалкой.
* * *Я с благодарностью и теплом вспоминаю Мозжинку. Я люблю природу. Было там привольно – лес, поля, овражки. Как только я приезжала, я сейчас же убегала на прогулку, что очень нравилось Евгению Викторовичу. Он говорил: «Вот человек, который умеет пользоваться природой». Ольга Григорьевна присоединялась: «На то он и Заяц. Зайцу так и положено».
Евгений Викторович любил детективы. За этим чтением отдыхал его мозг. Он однажды остроумно объяснил мне, как строится подобный жанр. В преступлениях обязательно будут обвинять беспутного родственника, который после какого-то прегрешения отправился или в Китай, или в Индию. Но не верь. Автор пускает тебя по ложному следу: этот «чайнамен» чист как голубь, зато тихая дальняя родственница с внешностью ангела, живущая в семье в роли лектрисы, и есть главная преступница, хладнокровно отравляющая свою больную благодетельницу.
Прочла я там в Мозжинке и книги о «преступлениях века». В частности, историю Тропмана, молодого эльзасца, убившего семь человек, чтобы завладеть страховым полисом (что, кстати, ему не удалось). У Тургенева есть небольшой очерк о гильотинировании Тропмана. Со слов Золя известно, что Тургенев, присутствовавший на казни, потерял сознание.
Если я не успевала дочитать книгу, то просила оставить ее до следующего моего приезда и, входя, громко спрашивала: «Целы ли мои преступнички?» – что веселило Евгения Викторовича…
В самой большой комнате на стене, над диваном, где я спала, висели два рисунка Лермонтова (пейзажи)6 и авторгаф Пушкина7, подаренный Ольге Григорьевне известным юристом-писателем и общественным деятелем А. Ф. Кони (судьба этих драгоценных реликвий неизвестна).
Хорошо помню один вечер. Начался он с замечания Евгения Викторовича:
– Вот бывает же и такая поэзия на свете: «Ты пришла в шоколадной шаплетке, каблучком молоточа паркет…»
Я сразу узнала Игоря Северянина, но решила не отдавать его без боя.
– Да, это озорство, – сказала я, – но он все же настоящий поэт. Знаете ли вы его стихи: «Весенний день горяч и золот. Весь город солнцем ослеплен. Я – снова – я. Я снова молод, я снова молод и влюблен…»
Евгений Викторович этого стихотворения не знал. Тогда я стала читать дальше: «Скорей бы в бричке по ухабам, скорей бы в юные луга, смотреть в лицо румяным бабам. Как друга целовать врага…»
Мне пришлось прочесть это стихотворение все до конца, что я и сделала с отменным
