Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев
Боцман потянулся на диване и уже вслед курсантам миролюбиво пробубнил:
— Ушлые ребята. Лапы заточили… А что, собственно, они имели в виду?
На челе боцмана появилась озабоченность, и голос Кристалинской стал заслоняться пока ещё неопределёнными подозрениями.
Подозрения усилились, когда в кают-компанию ввалился третий помощник в форменном кителе с разодранным правым рукавом.
— Боцман! Какого хрена ты тут лежишь?! Ты знаешь, что какой-то мудрозвон заточил лапы на резервном якоре так, что хоть пожалте бриться. Я вот рукавом случайно зацепил, теперь китель — на выброс. Ты хоть знаешь, что у тебя на судне творится?!
Боцман медленно, но верно стал приходить в себя. Вскочив с дивана, босиком кинулся на палубу к якорю. В глаза сразу бросилась заточенная до блеска лапа.
Проведя пальцем по её острию, он, покачав головой, задумчиво произнёс:
— Да-а, лапы точить не яблоки мочить. Точно, быть мне завтра генералиссимусом…
Назавтра намечался выход судна в рейс. Когда до капитана дошли все подробности истории с резервным якорем, он вызвал к себе курсантов.
— То, что вы выполняли приказание боцмана, в этом я не сомневаюсь. За такую «добросовестную» работу можно даже благодарность объявить. Но скажите честно, чем вы лапы затачивали?
— Боцман дал нам только напильники, — честно признались курсанты.
Капитан надолго замолчал. И курсант Коля добавил:
— Мой дед работал слесарем на Путиловском заводе. Так он напильником форму танкам придавал, спиливал броню, как рубанком состругивал. Так что передалось по наследству. Это у нас потомственное.
— Ну, ну… — только и смог сказать капитан.
Несостоявшемуся «генералиссимусу» был объявлен строгий выговор за порчу судового инвентаря. И он долго не мог прийти в себя. За всю многолетнюю службу так его, опытного моряка, ещё никто не разыгрывал. И главное — кто? Курсантишки необтёсанные. Но чувствовалась за всем этим чья-то ещё, более опытная рука.
Но «опытная рука» помалкивала себе в тряпочку.
Да, лапы точить не яблоки мочить.
Орден Гульфика
В декабре 1975 года наше экспедиционное судно «Василий Федосеев» в море Уэдделла[15] встретилось со своим двойником, «Капитаном Марковым», стоящим у кромки довольно низкого ледяного барьера. Мы шли за ним по пятам с дистанцией в несколько сот морских миль, но приблизились только сейчас. Наш брат-двойник интенсивно и деловито вёл выгрузку контейнеров с экспедиционным грузом для будущей сезонной полярной базы «Дружная».
Встав по корме «Маркова», мы тоже приступили к выгрузке. Всех нас разбили на бригады, и мы — члены экспедиции — наконец-то почувствовали свою нужность после полуторамесячного перехода по водам Атлантики.
Я оказался в одной бригаде с нашим станционным доктором Матвеичем. В короткий перерыв мы с Матвеичем присели на выгруженные из трюмов ящики. В этот момент мимо продефилировал судовой боцман. В руках он нёс охапку разных дельных вещей, позаимствованных на стоящем впереди судне. Боцман шёл не спеша, насвистывая известную арию из «Тореадора». Из вороха вещей торчал пучок меховых «чулок» для покрасочных валиков.
— Что это у тебя такое? — поинтересовался Матвеич, указывая пальцем на меховые шкурки.
Боцман остановился, прекратил свист, посмотрел на Матвеича, потом на свою поклажу и снова на Матвеича. Лицо доктора выражало неподдельное детское любопытство.
— А что, вам разве не выдавали? — выкатил пробный шар боцман. — Тогда я вообще не понимаю, как вы и зимовать-то собираетесь. Без этого же — труба дело. Нам и то вот выделили десять штук. В основном для палубной команды, кто на морозе долго работает.
— Матвеич, подобные приколы мы уже проходили, не новички, — напомнил я. — Ты же сам читал о таких проделках у Санина и Смуула. «Новичок в Антарктиде» — это же твоя настольная книга.
Но док не внял моим словам. Всё его внимание было поглощено меховыми валиками.
— Так что это всё-таки такое? — настойчиво повторил он.
Боцман опешил от такой наивности взрослого и солидного человека. Но роли были распределены. И боцману захотелось продолжить начатую пьесу.
— Как что?! — удивился боцман, сделав честные, по-отцовски строгие глаза. — На инструктаже по технике безопасности не были, что ли? В сильные морозы это надевается на самый деликатный орган в обязательном порядке. Как противогаз при химической тревоге. Такие вещи нужно знать. А то потом к жене не с чем будет приехать. С морозом шутки плохи.
Доктор пришёл в неподдельный восторг от услышанного:
— Если бы не увидел, никогда в жизни не поверил. Это же уникальная вещь! Можно сказать, спецодежда. Боцман, будь другом, подари один.
— Чего «один»? — продолжил игру боцман.
— Ну эта амуниция… Как она у вас называется? — Матвеич показал пальцем на меховые чулки для валиков.
— Не у нас, а у вас. Тоже мне, на зимовку собрались! Не знаете, что такое «гульфики». А «унтята» — знаете?
— «Унтята» — знаем. Это на ноги надевают. Носки такие с мехом внутри.
— Ну вот! Правильно. А это на причинное место надевают, — продолжил автор импровизированной пьесы. — Если одно получили, то и другое должны были получить. «Унтята» же на… не наденешь, свалятся. Правильно?
— Правильно. Но «гульфиков» точно не было.
— Значит, или забыли выдать, или затерялись.
— Боцман, — опять затянул своё Матвеич, — не томи душу, подари один. Самый захудалый даже. Мне как сувенир нужен. А то ведь никто не поверит.
— Вам сувенир, а людям работать надо. — И он, сделав длинную интригующую паузу, нехотя продолжил: — Есть у меня, правда, один резервный. Но не могу же я его вот так просто отдать. Вдруг у кого-нибудь порвётся или размер не подойдёт. Заменить-то не на что будет. Здесь всё, как у вас в аптеке.
Услышав про резервный «гульфик», Матвеич аж запрыгал от радости:
— Будь человеком, подари резервный. Честное слово — проси за него что хочешь.
— Да мне ничего не надо. Царства у вас нет, дочку замуж просить не буду — далеко. Если только от простуды чего-нибудь.
— С этим строго… Но двести грамм налью, так и быть.
— Ладно, — примирительно сказал боцман, — я подумаю.
Как опытная торговка на базаре, он свободной рукой взбил «гульфики», словно для придания им товарного вида, и стал медленно и важно удаляться в сторону своего парохода, напевая голосом Трошина:
Если радость на всех одна, На всех и беда одна…
После каждого куплета следовал лирический просвист припева.
Подвоха Матвеич так и не заметил.
Я решил не нарушать драматургию задуманной пьесы, окончательно поняв, что это бесполезно. Матвеич легко попался на старом полярном розыгрыше, всё более
