Янка Купала - Олег Антонович Лойко
Все это было грустным сном,
Что разведу я с ней беду…
С началом 1915 года цензура стала лютовать особенно… Второй номер газеты конфисковали. Белые пятна сделались непременным «украшением» полос. В третьем номере были выброшены куски из статей «Полгода войны» и «Из нынешней жизни»: в четвертом — снята передовая статья, белое пятно зияло в рубрике «На войне и возле войны»; не было передовой и в шестом номере; выброски были в статьях «Очередная задача» в пятом, в корреспонденциях с войны в шестом и седьмом, в рубрике «Из Беларуси и Литвы» в восьмом, девятом, десятом номерах. В 16-м вообще сняты две полосы, наполовину оголена первая страница, и Купала горько усмехался: «Если до этого газета была как с бельмом на глазу, то теперь онемела — печать без печати!..»
С конфискацией второго номера было все не так просто, как вспоминал об этом в письме к Е. Ф. Карскому сам Купала: «Дело заглохло…» Арест на второй номер наложил некий Чердацкий 16 января. Прокурор Виленской судебной палаты 23 января 1916 года «передавал на распоряжение его высокородию» г. прокурору Виленского окружного суда отношение Временного комитета от 19 января и копию своего постановления с просьбой «о следующем мне донести». 27 января на отношении уже красовалась резолюция: «Из-за наличия признаков преступления… передать в окружной суд…» 28-го бумага пришла в суд, н в тот же день прокурор Виленского окружного суда препроводил ее «для утверждения ареста…».
О хождении всех этих бумаг по инстанциям Купала, конечно, не знал. За работой он вообще не замечал, как бежали дни. Свободных почти не было. Но вот 20 января… 20-го выдался свободный вечер, и Купала дал волю душе: 20-го он написал целых четыре стихотворения: два — о Ней и два сонета: один уже нам известный, «Товарищ мой», об одиночестве, и второй — «На суд».
Библейская тема судного дня, обращение к потомкам, вера в их справедливый суд и ориентация на него — все это займет чрезвычайно большое место в творчестве Купалы 20-х, да и 30-х годов. В сонете 1915 года поэт отдавал себя на суд книжникам, и нам сегодня нетрудно понять, кого он под ними подразумевал. В Одессе 5 мая 1923 года тот самый Данилович, библиотекарем у которого в 1908–1909 годах был Купала, подписал справку: «В 1911 году в дело вступил компаньоном Антон Иванович Лапкевич; библиотека была переведена в д. № 33 на Виленской улице. В 1914 году я продал свою часть Антону Ивановичу Лапкевичу…» Итак, с 1914 года Антон Лапкевич стал «единоправным обладателем» виленской библиотеки «Знание», к этому времени таким же полновластным хозяином «Белорусской книжной лавки» был уже Вацлав Ласовский. Вот они — книжники!.. Купала отдавал себя им на суд, чтоб отъединиться от них. Вот формула поведения Купалы в «Нашей ниве»:
Я проклял вашу фарисейскую семью
И к вашим идолам не плелся на поклон.
А если с уст моих срывался горький стон,
То клял я сам себя и мук своих змею.
От ваших низостей спасти себя сумев,
Пил чашу кривды и терпенья — всю до дна,
Не опоганила меня измена ни одна.
Один лишь, судьи, грех лег на душу, как лев:
Есть сердце у меня, и в этом сердце — гнев.
Такая ли уж это страшная вина? [31]
Об этом положении поэта в стане книжников, о его гордом «я не дал душу растоптать свою», «я проклял вашу фарисейскую семью», «я к вашим идолам не плелся на поклон», — обо всем этом мы обязательно должны помнить, помнить как о том главном, что определяло независимый путь поэта, что, собственно, изначально стало его великим путем…
…Криминальное обвинение было тоже не из простых. Купала знал, что его предшественник, А. Власов, платил, и не однажды, штрафы за разные инкриминации цензуры и даже познал удовольствие двухмесячной отсидки. Финансовые дела редакции с сентября прошлого года так и не поправились, а перспектива садиться в тюрьму Купале вовсе не улыбалась, и он сел
