Владимир Успенский - Зоя Космодемьянская

Действительно, разве не так: дети, оставленные почти на весь день, не только живы и здоровы, но и сыты, и изба цела, не сгорела — чего же еще надо? Маме оставалось только поблагодарить Зою, вернуть на свои места различные предметы, от табуреток до чугунков. Прибраться. И порадоваться тому, что день прошел без плохих происшествий.

Осенние и зимние вечера, долгие вечера, они проводили вместе — маленькой, но дружной семьей. Сперва каждый занимался своим делом. Любовь Тимофеевна и Анатолий Петрович проверяли тетради, готовились к урокам. Дети знали: папа и мама работают, а работа — это очень важно, и старались вести себя как можно тише, ничем не мешать взрослым. За окном выл ветер, бросая в стекла пригоршни снега, слышно было, как стонут деревья в тайге. Потрескивая, горели в печурке дрова. Было уютно, хорошо, тепло. Но главная радость, «настоящий вечер» — это ожидало детей впереди. Отец или мать, покончив с делами (а иногда сразу оба), подсаживались ближе к печке, и начинался долгий, спокойный разговор. Дети рассказывали, как они провели день, что нового узнали. Или слушали сказку. Любовь Тимофеевна знала много сказок: и про Василису Прекрасную, и про Ивана-царевича, и про Кузьму скоробогатого. Некоторые из них дети помнили дословно, а все же просили: еще! В устах мамы знакомые сказки каждый раз звучали ново, необыкновенно.

Последним подсаживался к печке отец. Насчет сказок он был не мастак, больше помалкивал. Если и рассказывал, то какие-нибудь случаи из жизни зверей или птиц. Например, о воробье, который много болтал, хорохорился, а на деле оказался трусишкой. Говорил-то Анатолий Петрович про зверюшек, про птах, а Зое казалось, что вроде бы про людей.

Летом 1930 года Космодемьянские приехали в Москву погостить у родственников. Пожили, нашли работу, решили остаться. Любовь Тимофеевна стала преподавать в начальной школе и поступила на заочное отделение педагогического института. Анатолию Петровичу нашлась должность в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Он тоже надеялся осуществить свою мечту, поступить в технический институт: усиленно готовился к этому.

Комнату Космодемьянским дали на Старом шоссе, — было такое в Москве. А поскольку это название еще не раз встретится в книге, скажем подробнее об этой уникальной улице. О «возрасте» свидетельствовало само название. Еще в петровские времена селились тут мастера-ремесленники, вывезенные из Амстердама (до сих пор сохранились Астрадамские проезды). Бывал тут и сам царь Петр (недавно были спилены последние липы, по преданию, посаженные им). До революции Петровской академией называлась нынешняя Тимирязевка, Петровской лесной дачей именовался массив Тимирязевского парка-заповедника. А единственной улицей, не только пролегавшей по краю леса, но и рассекавшей часть массива, как раз и было Старое шоссе, тянувшееся от опытных полей академии до шлагбаума на железной дороге Рижского направления — возле остановки Гражданская.

Сравнительно недалеко от центра Москвы (до стадиона «Динамо» рукой подать), среди крупных жилых районов — и вдруг эта тихая, мощенная булыжником улица, где и домов-то не видно среди деревьев. Впрочем, «дома» — слишком громко сказано, стояли там небольшие аккуратные дачки. В одной из них и поселились Космодемьянские. Теперь, естественно, все там застроено обычными зданиями, и обидно, что даже само название исчезло. Ныне это улица Вучетичя, который жил неподалеку. Как будто не появлялось новых улиц, требовавших наименования, достойных носить фамилию известного скульптора…

Привольно чувствовали себя на Старом шоссе Зоя и Шура. Движения тут почти никакого. Дети играли где хотелось, чаще всего возле водоразборной колонки или на слушке леса. Вместе со взрослыми, вместе с соседскими ребятишками Зоя и Шура Космодемьянские ходили в парк, каждый раз открывая для себя что-нибудь неожиданное. Вот могучие, в несколько обхватов дубы. Вот Олений пруд в низине. Вот березовая аллея, в которой даже ночью не темно: светятся белые стволы. А вот высоченные лиственницы, прямо как в Сибири. Под лиственницами, в траве-белоусе, полно маслят. Брат и сестра приносили целую корзинку!

Если когда-нибудь Зоя и была безоблачно счастлива, то именно там, на милом сердцу Старом шоссе. Конечно, в семье уже почти не было «настоящих вечеров», долгих задушевных разговоров, как в селе Шиткино, отец и мать были слишком заняты. Иногда, правда, читали вслух книги. Но редко. Зато семья обязательно проводила вместе все выходные и праздничные дни. Это было очень здорово! Шестого ноября они гуляли по пустынному осеннему парку, по влажной опавшей листве. Отец показал дом лесника Зеленова, в самой глуши, а потом еще ручеек — речку Жабинку, которая за пределами парка впадала или в Таракановку, что на Соколе, или прямо в Москву-реку, до которой, оказывается, было не очень далеко. Зое захотелось проследить, куда же впадает Жабинка, дойти до самого устья. Решили с отцом обязательно совершить такой исследовательский поход.

А на другой день, в праздник, отправились на Красную площадь. Тогда демонстрации не были строжайше организованы, как в послевоенные годы. Шли коллективы трудящихся, шли семьи и отдельные лица. Была самодеятельность, было искреннее веселье: оркестры, гармошки, пение, танцы и пляска. Зоя и Шура смотрели по сторонам, восхищались яркими плакатами, транспарантами, звездами, знаменами. Шура так бурно выражал свою радость, столько раз вскрикивал, восторгаясь, так рьяно подпевал демонстрантам, что совершенно охрип и шепотом спрашивал, а скоро ли площадь. Затихли дети, лишь когда впереди завиднелись мраморные стены ленинского Мавзолея. Выглянуло солнце, озарив площадь золотистым светом. Зоя, ступая на цыпочках, смотрела на руководителей партии и правительства, узнавала знакомые по портретам лица. Даже не верилось, что такие известные всем люди — и так близко! Улыбаются, приветственно вскинув руки. Это ведь ей машут и смотрят в ее сторону! И она замахала тоже, подпрыгивая, чтобы самой было виднее и чтобы ее видели с Мавзолея.

В школу Зоя и Шура, несмотря на разницу в возрасте, пошли вместе, даже в один класс. Конечно, Шура был еще маловат, всего шесть лет, но, во-первых, брат и сестра были настолько привязаны друг к другу, что просто не могли представить себя порознь, а во-вторых, Шуру не с кем было оставить дома, мама и папа на работе. Вот и оказался он самым младшим в своем классе. А Зоя, пожалуй, самой старшей — в сентябре 1931 года, первого ее учебного года, ей «стукнуло» восемь.

Забот сразу прибавилось много. Не столько о себе, сколько о Шуре. Ученье давалось ему трудновато. Нетерпеливый он, озорной. Лишь бы играть, а не домашние задания готовить. У Зои каждая буква, каждая цифра в тетрадке выведены старательно, а у брата все вкривь и вкось, на страницах — следы грязных пальцев. Зоя потребовала: прежде чем берешься за тетрадь или учебник, обязательно мой руки. Шура возмутился. «Еще чего! Отстань!» Но под строгим взглядом сестры быстро смирился.