Адольфо Камински, фальсификатор - Сара Камински
А в 1938-м мы перебрались в Нормандию, к нашему дяде Леону, младшему брату матери. Тиран, деспот, невротик, он «всего добился самостоятельно», жил аскетом, «в строгости», и, несмотря на тяжелый характер, был безгранично добрым, щедрым, преданным семье. Именно он когда-то оплатил наш переезд во Францию, нашел отцу работу в Париже и жилье для всех нас. Собственных детей у него не было, однако дядя считал, что жизнь без детского смеха, возни и гама слишком скучна и печальна, а потому выстроил просторный дом и поделил его на две половины в надежде, что мы однажды к нему переедем. Аншлюс Австрии, слухи о травле евреев в Германии, неизбежность приближающейся войны ускорили воссоединение семьи. Нам, евреям-эмигрантам, оставаться в столице стало небезопасно. В Вире в первые военные годы нас действительно не обижали. Более того, местные жители проявили исключительное радушие и гостеприимство из уважения к безупречной репутации нашего дядюшки-коммерсанта. Здесь все его знали и почитали. Французское гражданство дядя получил за то, что в четырнадцатом году отправился на войну добровольцем и после ранения потерял одно легкое.
В кармане у меня лежал аттестат о среднем образовании – единственный диплом, полученный за всю жизнь. Но работать я не мог, мне не было четырнадцати. Пока что меня опять определили в школу. Поскольку я приехал из Парижа, то в обществе Вира занял исключительно высокое положение. Мальчишки мной восхищались. Да и девочки тоже. Каждое утро мы шли вместе по полям и пели каноном. Одна, особенно застенчивая, Дора Ожье, не отходила от меня ни на шаг. Я очень к ней привязался, но старательно избегал встреч с ее отцом. Старик с военной выправкой ходил на деревянной ноге и казался мне капитаном пиратов.
В нашем классе был еще один мальчик с аттестатом, плутоватый и проворный Браганти, итальянец. Мы с ним сразу подружились. Директор школы, мсье Маделин, не желая, чтобы два ученика весь год маялись от безделья и скуки, предложил нам открыть на паях типографию, одновременно зарабатывать и выпускать школьную газету. Мы дешево приобрели устаревший печатный станок и полустертые гарнитуры у местной ежедневной газеты. Там радостно избавились от старья, причем сделали заодно доброе дело школе. Предприятие оказалось прибыльным и увлекало нас как игра. Мы продавали свой листок, пополняли кассу кооператива и постепенно накопили достаточно, чтобы купить более современное оборудование. Таким образом, вместо школьной премудрости Браганти и я радостно осваивали типографское дело и гравюру, старались достичь наилучшего качества изображения, наибольшей четкости печати. Как видишь, я увлекся этим с тринадцати лет.
Старший брат Поль уже мог работать, и родители решили, что он станет помогать дядюшке Леону в благодарность за щедрую помощь и кров. Дядя торговал трикотажными изделиями в Вире и окрестных деревнях. Беда в том, что у Леона и Поля характеры были вздорные, а дядюшка не привык, чтобы ему перечили. Их непрерывные бурные ссоры не давали покоя домашним. И в один прекрасный день мама сообразила, как всех примирить: пусть вместо Поля к дяде отправлюсь я, более смирный и послушный. Тем более что среднюю школу я закончил, и она мне больше не нужна…Худшего наказания я и представить себе не мог. Меня лишили родной и любимой школьной типографии! Ради торговли, которая с детства вызывала непреодолимое отвращение. Я уж не говорю о несносной привычке Леона взбадривать подручных пинками под зад помимо нагоняев и выговоров. С коммерцией, положим, я бы еще со временем свыкся и освоился, но ежедневно терпеть публичные унижения не смог. Едва выдержал три недели дядиной тирании, сбежал и устроился на ближайший завод, соврав, что четырнадцать лет мне уже исполнилось. Местная электротехническая компания выпускала приборные доски самолетов для нужд французской армии. Да я бы согласился на что угодно, лишь бы не таскаться по рынкам с дядей. Но завод, как ни странно, по-настоящему полюбил. Вижу по твоему лицу: тебе невдомек, что хорошего может быть на заводе. Представь, там я открыл целый мир, новый и неизведанный. Встретил интересных людей. Я был еще мальчишкой, поэтому меня взяли учеником в электромонтажный цех, где работали одни женщины. Напрасно улыбаешься, я тебя разочарую: все они были значительно старше меня, так что о романах я и мечтать не мог. Зато выслушивал их исповеди, секреты и честно хранил их, чем чрезвычайно гордился. Благодаря тем девушкам я многое узнал о жизни. Одну из них, юную и прелестную, звали Сесиль. Ей было лет двадцать. Веселая, озорная. Много курила. Говорила: «Ты пока не мужчина, вот я и рассказываю тебе все. Будь ты постарше, я бы постыдилась». Или: «Поцелуй меня, Адольфо! Что ты такой неласковый? В губы целуй!» А потом хохотала. Ей нравилось смущать меня и дразнить.
На заводе я и с ребятами подружился. С Жаком, деревенским парнем. С огненно-рыжим Жаном Байером, который говорил с заметным пикардским акцентом и страстно увлекался политикой. Им я искренне восхищался, ведь он отсидел срок за то, что ударил молотком по голове отца-алкоголика, зверски избивавшего мать. Жан пел шлягеры Тино Росси[11] и революционные песни времен Парижской коммуны. Настоящий бунтарь, борец. Я завидовал его обаянию, харизме, а сам тщетно боролся со смущением и застенчивостью. На заводе я впервые задумался о главном. Не смейся. За эти несколько месяцев я стал другим человеком. У меня появились убеждения, гражданская позиция. Я почувствовал себя самостоятельным, свободным, независимым. Что может быть важней?
А потом нагрянули они. В июне 1940 года. Я как раз купил велосипед, чтоб быстрей одолевать восемь километров, отделявшие завод от дома. Старший брат Поль, которому придирки и тычки дяди Леона нравились не больше моего, теперь работал на том же предприятии, только в другом цеху. В тот день я хотел поставить рекорд, несся на всех скоростях и вдруг увидел их на дороге. К Виру приближались танки, новенькие, блестящие, будто сошедшие с конвейера. Маршировали солдаты в начищенных сапогах и отутюженной форме. Я вдруг понял, что подразумевал отец, когда вздохнул с горечью, глядя на французских призывников, одетых кто во что горазд, без касок, с винтовками образца Первой мировой: «Нет, теперь уж точно все пропало. С такими горемыками нам не победить…»
Я едва не налетел на немцев, столкнулся нос к носу с целой армией. Немедленно развернулся и погнал обратно, крутя педали изо всех сил. Я не знал, что они так близко. Надеялся, что гроза придет к нам нескоро. Хотя с момента объявления войны перевидал сотни беженцев, тащивших свой скудный скарб по дорогам Франции. Немцы гнали
