Александр Карелин - Афганская война глазами военного хирурга

Работа захватила целиком. Порой некогда было присесть. Постепенно стали забываться дни в инфекции. Но операция с погибшим сержантом нет-нет, да и всплывала в памяти. «Слава Весняк», — проговаривал Невский его имя несколько раз, словно пробуя на вкус. — «Почти, как Слава весне!»

У этой истории было и неожиданное продолжение…

В начале июля Невский сидел в ординаторской, вписывая в журнал проведенную операцию. Кондиционер не работал, стояла удушающая жара. Еще бы — июль и август были самыми жаркими здесь месяцами. Дверь приоткрылась. Старшая сестра Светлана, круглолицая, белокурая «хохлушка», произнесла, как заговорщик:

— Саша, кончай бумагу марать! Тебе в приемное трэба. Полковник из Москвы до тебя приихал. Он у кабинете командира нашего.

Дверь так же быстро закрылась. В полном недоумении Невский отложил писанину и, как был, в операционной одежде пошел в «Приемное отделение».

У входа в отделение Александр нос к носу столкнулся с прапорщиком Олегом Шлемовым, фельдшером «приемного». Тот ухватил старшего лейтенанта за руку и оттащил в сторону, зашептал:

— Саня, меня он уже «пытал», я сказал, что не помню ничего. Он говорил о каком-то сержанте. Как же его фамилия? А, вспомнил! Вестник или Весняк. Интересовался, мол, в каком он виде поступил, когда я его в пленку упаковывал уже погибшего перед отправкой в Кабул. Там же их всех в гробы укладывают. Я чуть не каждый день их отправляю, я же не рассматриваю их, где уж помнить, что было больше полгода назад.

Все знали о тяжелой работе Шлемова: он не только ездил на аэродром за ранеными, но и занимался отправкой всех погибших и умерших в гарнизоне. Олег с помощником заворачивал тела в специальную защищающую («экранирующую») от жары пленку для солдат в пустыни, ей здесь нашлось совсем другое применение…

— Ты, вроде, этого больного еще в инфекции оперировал, — продолжал шептать Олег.

— Спасибо, все понял! — Невский похлопал товарища по плечу и, внутренне напрягшись, прошел в кабинет Семенчука.

Вошел в небольшой кабинетик, постучав. Представился. Один полный, истекающий потом, с бледным лицом и большими залысинами офицер (явно еще не загорал в дождливой Москве) сидел во главе стола. На нем была полевая форма без знаков отличия и без погон. Он поминутно вытирал лицо большим клетчатым платком и отхлебывал из стакана пузырящуюся минералку. Батарея пустых бутылок уже стояла на полу.

Офицер назвал могущественную организацию, наводящую страх во всем мире, представившись полковником Ивановым Иваном Петровичем. Произнес это таким тоном, что было понятно, что зовут его иначе. Невскому было все равно.

Полковник жестом предложил сесть. Минуту рассматривал хирурга. Потом принялся неторопливо говорить:

— Одна убитая горем семья получила гроб с телом единственного сына, якобы умершего после тяжелого ранения в госпитале. Он был ранен в бою. Несмотря на категорический запрет (особо выделил Иванов этот факт), родные все же вскрыли гроб. Обнаружилась ужасная картина: у их сына не только было перерезано горло, но и отрезаны уши и нос. Все это было зафиксировано в присутствии офицера военкомата. После похорон возмущенные родители написали жалобы в разные высокие инстанции, включая и руководителя нашего Комитета. Он лично направил меня с предписанием на месте разобраться с этим вопиющим фактом варварского обращения с ранеными. Я уже побывал в госпитале. Узнал настоящую причину смерти — она более ужасная. Весняк погиб в инфекционном отделении и не без вашего участия.

Иванов, не опуская глаз, внимательно смотрел на Невского. Старший лейтенант чувствовал, как начинает гореть его лицо.

— Вы находились в это время на излечении от брюшного тифа, согласились помочь в проведении операции трахеотомии, а у самого была температура 40 градусов. Я поднял вашу «Историю болезни». К сожалению, госпитальные хирурги приехали слишком поздно. Мне не удалось поговорить с очевидцами. Хирурги уже заменились в Союз, лечащий врач Мазуревич еще в январе была досрочно отправлена на родину (я пока не выяснил причины, но выясню). Постовая сестра Зина Спивак, которая, якобы помогала, ничего не могла вспомнить, т. к. вскоре упала в обморок. Наконец, процедурная сестра Галина Порывай сейчас находится на излечении от желтухи в Ташкенте, я могу позднее с ней встретиться. Начальник инфекционного отделения категорически отрицает вашу причастность к исчезновению ушей и носа, назвав это «чистым бредом». Осталось выяснить ваш вариант пропажи.

Невский совершенно растерялся. Он хотел пояснить, что операция была позднее, а не 29, когда температура была высокой. Но не хотелось подводить врачей госпиталя.

— Вы считаете, что это я отрезал у больного уши и нос? Но зачем?! И потом со мной действительно все время была процедурная сестра Галина. Да я был сам больной, но контролировал свои действия. — Невский даже встал из-за стола. — Поговорите с Порывай, она подтвердит. — Невский вдруг вспомнил, что по «Истории болезни» выходило, что больной умер позднее на 2 дня!

— Товарищ полковник! Я ведь после операции не видел больше больного, а он жил еще пару дней. Если бы я отрезал ему еще уши и нос, то все бы это увидели. — Привел убийственный аргумент Александр.

Сразу стало видно, что полковник смутился. Он долго прокашливался, выпил стакан воды, вытер лицо. Потом рассмеялся:

— Черт, ты прав. Как я сразу не обратил на это внимание? Посмотрел твою историю болезни, даже почитал справочник, в котором пишут о тифозных больных. Ну, думаю, парень в тифозном бреду не только горло перерезал, но и уши с носом отхватил. Что с него взять в бреду! — полковник явно повеселел. Предложил стакан «Боржоми», но Невский отказался. — Когда мы провели эксгумацию погибшего, то специалист подтвердил, что на горле профессионально проведена операция трахеотомии, а в горле нашли дифтерийную пленку. Был сделан вывод, что больной погиб от сердечного осложнения после дифтерии. Операция помогла спасти в период острого отека гортани. Что мне дальше делать, как думаешь? — совсем миролюбиво, по-свойски спросил Иванов.

— А не могли уши и нос отрезать в Кабуле? Наш прапорщик Олег, вы с ним уже беседовали, как-то летал туда сопровождать погибших. Там множество тел лежат буквально «штабелями», никакого надзора. Ждут, пока разложат по цинковым ящикам, а потом упакуют в деревянные короба. Вы ведь, наверное, слышали, что душманы поклялись поставить памятник борцам за веру, а в основание положить 100 тысяч отрезанных ушей и носов «неверных», т. е. «шурави», как они нас называют. Возможно, кто-то и отрезает их у солдат, тем более, там много и афганских солдат работает.