Михаил Байтальский - Тетради для внуков

Эта строка была одним из главных пунктов обвинения. Уже в 1933 году, задолго до кровавого тридцать седьмого, сочиняли юридические фальшивки. И не в Москве, и не по приказу Ягоды или Ежова, а в области, по распоряжению секретаря обкома. Тридцать седьмой не упал с неба.

Грише дали два года ссылки – очень милостиво. Прецеденты жестокости, как-никак, не могли исходить из области.

Обвинение, которое предъявили Грише, сходно с предъявленным Горбатову за "Нашгород". Но Борису повезло, им не занялась "тройка". До выстрела в Смольном не успели еще полностью отработать систему преследований за идейные отклонения, и отдельные акции носили характер разведки боем. Наступление по всему фронту началось в декабре 1934 года.

Гриша отбыл свою ссылку в Казани, работая в артели мостовщиков, о чем я уже упоминал. Получив честь честью документы, сел в поезд и поехал домой. На первом же перегоне в вагон вошли двое и арестовали его. Заочное постановление – дать ему еще пять лет лагеря (а не ссылки) за искупленное, казалось бы "преступление" – было вынесено заблаговременно. Почему Грише позволили побыть два часа на свободе? Так поступали не с ним одним. То был стиль работы, сталинская игра. В свободу, в правосудие, в гуманизм, в кошки-мышки…

… На пороге лагерного барака репродуктор встретил нас песней: "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!". Автор ее, Лебедев-Кумач, вероятно, так и думал. В бараках Воркуты песня эта звучала особенно чистой, прекрасной и выразительной правдой.

Воркута глядела в будущее. Требовались люди, побольше людей. До нашего прибытия здесь работали уголовники. В суровых условиях севера, при полной неустроенности лагеря (порой приходилось спать прямо на снегу) они доходили за одну зиму. Слово "доходить" не требует перевода.

Месторождение давало не так уж много угля, но при отсутствии железной дороги и его вывозили с трудом. Кроме того, не хватало специалистов и в механической мастерской, в кузнице и в литейном цехе. Мы прибыли вовремя.

Лагерь еще не был окружен колючей проволокой, но и без нее убежать было невозможно. Вместе с Усой и несколькими разбросанными вниз по реке лагерными подразделениями (т. н. командировками) воркутинские лагеря занимали площадь не меньше какой-нибудь Бельгии. И охраняли ее лишь несколько десятков вышек – да непроходимая тундра вокруг.

Не все ли равно, чем ограждена тюрьма? То, что в камере было скучено на десяти квадратных метрах, здесь разбросано на необозримом пространстве. Все лагерные пункты строились вдоль реки и узкоколейки Уса – Рудник (т. е. Воркута-вом – Воркута, пользуясь официальным названием). Ни телеграфной, ни телефонной, ни, конечно, радиосвязи между ними тогда не было. Когда пурга засыпала узкоколейку, пешком ходило даже начальство. В пургу заключенных выгоняли на самую бессмысленную и изнурительную работу на севере: "снегоборьба". Она имела много общего с вычерпыванием океана ведрами. Но хитрое название создавало впечатление некой борьбы за план. Впрочем, планы "снегоборьбы" в самом деле составлялись.

Я читал описание знаменитой "колесухи" – царской каторги на Каре. Воркута тех лет ушла от нее недалеко. Так же, как с "колесухи", побег с Воркуты был гиблым делом. На это решались лишь немногие из рецидивистов. Если беглец не погибал в горах Северного Урала, он попадал в более обжитой район Сибири. Здесь его и ловили, когда он, вне себя от добытой с таким риском воли, первым делом спешил напиться.

Местное население не сочувствовало беглецам. Хлеб не давали чалдонки ему, парни с махоркой не ждали… Уголовники в большинстве своем не знают чувства благодарности, они могут обокрасть того, кто только что спас их от голодной смерти. Дух предательства стал духом современности.

Встреча с охотником-коми всегда означала: попался! Соблазнительная премия за поимку беглеца (натурой – мука, сахар, порох!) что-нибудь да значит. Отношения между лагерниками и населением строились не на сочувствии, добровольной помощи и благодарности, а на вражде, обмане, воровстве и самообороне от них. Но причины этого не лежат на поверхности. Ненависть к вору и неприятие воровства – разные вещи. Первой мы значительно богаче, чем второй. В частности, если говорить об общественных деньгах, то многие расходы, к которым наше сознание теперь привыкло, при Ленине считались воровством. С другой стороны, при Сталине под хищение общественной собственности подводили сбор колосков на поле после уборки урожая – колосков, которые все равно сгнивали.

Но охотник-коми не вдавался в эти вопросы. Уголовники воруют – он заводит себе замок, о котором раньше не имел представления. Лагеря научили охотника и ружье свое употреблять не только для охоты на белок и лисиц, но и для стрельбы в человека. Большинство стоявших на вышках часовых набиралось из коми. Они жили со своими семьями тут же, на берегу реки, в землянках, построенных по лагерному способу – дощатые стены со шлаковой засыпкой.

Однажды я наблюдал игры детей наших охранников. Девочка лет трех и мальчик чуть постарше пускали щепочки в луже. Дети говорили на своем родном языке, но их лепет густо перемежался русской разнузданной бранью, созданной под игом Батыя и усовершенствованной лагерными начальниками. Мать ребятишек, почти не понимавшая по-русски, тоже бранилась гнуснейшим русским матом. В языке коми таких слов просто не существует. Лагерная система принесла народу коми много нового.

Индустриализация, эта экономическая основа национального расцвета народов советского Севера, пришла к ним, одетая в лагерный хлопчатобумажный бушлат и арестантскую байковую ушанку.

В тюрьме и в этапе люди легко сближаются – начинаешь делиться с товарищами своей махоркой и получать баланду в общий котелок. Так я сдружился со славным малым по фамилии Булеев. Уголовники сразу прозвали его Чапаем – он носил белокурые усы и внешне напоминал этого любимого героя Гражданской войны. Услыхав, что его так окрестили, Булеев постарался усилить сходство: заломил шапку, расстегнул ворот, стал постоянно петь песню «Ревела буря» и вообще изображать удальца – ему это шло. Он получил статью КРТД не за свою собственную троцкистскую деятельность, а так же, как десятки тысяч других: он был брошен в котел для увеличения размеров заговора и тем самым – умножения славы его разоблачителя.

Наш Чапай сразу приобрел известность среди уголовников. Мы ведь были для них не просто чуждыми, но и вредными людьми. Вместе с нами пришли новые осложнения и строгости. Начальство стало бдительнее. В санчасти теперь было труднее "закосить" день-два освобождения от работы. Прежде лечили лекпомы – малограмотные, но уступчивые; без большого труда ты подгонял ртуть в термометре на один-два градуса – и получал желанное освобождение. А тут понавезли врачей (их было немало среди КРТД), и взялись за наведение порядка. Кому в лагере нужна честность? Каждый хочет устроиться, как полегче. Ты врач? Лечи, но не мешай человеку.