Михаил Байтальский - Тетради для внуков

На каждом повороте Печора по-новому раскрывала суровую красоту свою. Хвойные леса подступали к самому берегу, а скалы высились позади, бросая черные тени. После многих километров обрывистого берега, на котором перемежались полосы белого, розового, светло – зеленого и синего камня, вдруг на повороте открывался кусок песчаного пляжа, словно перенесенного сюда с черноморского побережья. И снова – леса и камни, леса и скалы.

Все больше перекатов встречалось на реке. Когда мы вошли в Усу, приток Печоры, плыть стало невозможно. Нас сгрузили. Начался пеший этап, которым пугали в Бутырской тюрьме. Далеко ли? Никто, кроме конвойных, не знал, но им запрещалось общаться с нами.

Сентябрь, на редкость в этих местах, выдался сухой. По вечерам мы раскладывали костры и укладывались вокруг них на ночлег. На последней сотне километров вдруг резко изменился ландшафт, а с ним и погода. Мы вступили в тундру.

Наконец, добрались до лагерного поселка Воркута-вом, обычно называемого просто Уса. Это был как бы речной порт Воркутского месторождения. В полноводье сюда доходили баржи. Другого пути для снабжения молодого угольного бассейна оборудованием, продовольствием и заключенными не было. Когда река мелела, навигация кончалась. Грузы оставались на перевалочных пунктах до весны, люди шли пешком. С большими снегами движение замирало совсем. В иные годы реки вообще не вскрывались.

От Усы до Воркуты шла узкоколейка протяжением километров в шестьдесят. Ее построили наши предшественники, первые лагерники Воркуты, в основном – рецидивисты, которых загоняли в самые гиблые лагеря. В дождливые холодные сумерки нас погрузили на маленькие железнодорожные платформы, и слякотной беспросветной ночью мы прибыли туда, где многие остались навеки. По неосвещенным путям двигались темные фигуры конвоиров с бензиновыми шахтерскими лампочками в руках. Нас сгрузили, пересчитали чуть ли не на ощупь – не спрыгнул ли кто с поезда на ходу – и развели по баракам. На следующий день мне вручили лампу и желонгу – разновидность шахтерского обушка с двухконечным сменным зубом.

Уголь добывался вручную, вагонетки тоже возили люди. Разрабатывался мощный пласт, не чета донецким. Человек среднего роста мог стоять в забое, почти не сгибаясь.

Полярная зима наступила мгновенно. На высоком крутом берегу Воркуты-реки стояло тогда лишь несколько вросших в землю длинных бараков, и пурга могла разгуляться вволю. Позже, через много лет, климат здесь изменился к лучшему – за счет высоких строений уменьшилась продуваемость (по терминологии специалистов). Тогда же вся промышленность Воркуты состояла из одной шахты с наклонным стволом. Ее называли рудник – поселок и доныне сохранил это название. Меня отправили на рудник, Володю оставили на Усе. Вероятно, в формулярах указывалось: разъединить. С того дня мы не виделись почти пять лет.

Но скольких встречаешь друзей, которых и не чаял увидеть никогда!

В архангельской пересылке мне встретился Аркадий, мой молодой харьковский друг, семь лет назад отрекавшийся от меня на партийном собрании. Я уже упоминал, что его арестовали за полгода до меня за "связь с Ломинадзе". Сперва его послали в Узбекистан, на строительство Чирчикской электростанции – там был крупнейший лагерь. Однако вскоре вышло распоряжение: всех КРТД вывезти из среднеазиатских и других южных лагерей в более строгие условия, на Север. Но вы еще не знаете, что такое КРТД. Так называлось подобие статьи, по которой нас осудили без суда: "контрреволюционная троцкистская деятельность". На поверке называли твою фамилию, и ты должен был откликнуться не "я" или "здесь", а произнести свой полный титул: имя, отчество, год рождения, статья, по которой ты осужден, срок и дата окончания срока. Этот способ установления личности строился на предположении, что заключенный совершенно туп и не способен запомнить "установочные данные" другого заключенного, если вздумает обменяться с ним сроком.

Нас такой обмен никак не интересовал, но в среде уголовников случалось, что мелкий воришка проигрывал в карты какому-нибудь матерому рецидивисту свой трехлетний срок в обмен на его двадцатилетний.

Самой радостной и горькой неожиданностью была для меня встреча с Гришей Баглюком – во дворе архангельской пересылки, ежедневно пропускавшей на Север по нескольку сот человек. Оттуда мы вместе прибыли в Воркуту. Гриша давно сидел в лагере, в горной Шории. Там лагерники строили дороги, чтобы приобщить Азию к европейской культуре.

Гриша рассказал, как его посадили.

В 1933 году он получил два года ссылки по постановлению Донецкой областной тройки. Одна лишь история этого приговора может осветить многое из нравов сталинизма.

Причиной всему явилась стычка с небезызвестным в то время Саркисовым, о котором кто-то выразился: "Саркис первый скис". Будучи видным деятелем ленинградской оппозиции (т. н. зиновьевцев), он пространно покаялся в грехах и тут же принялся доказывать свою преданность Сталину уже известным вам способом: предательством.

Жертвоприношение и весь связанный с ним ритуал снятия с работы одних и назначения на их место других обозначали специальным выражением, в котором чувствуется натура его изобретателя: "требуется кровь". Желая стать полноценным человеком Сталина, Саркисов искал, чью бы кровь пролить. Он не знал, что даже река крови его не спасет, что его предательство – совершенный пустяк в сравнении с готовящейся лавиной предательств, что сам вождь предаст десятки тысяч верных своих сторонников и множество личных друзей, в том числе братьев и сестер своей первой и своей второй жены…

Так как своих друзей Саркисов уже предал, он стал искать среди недругов. Одним из них был Григорий Баглюк, писатель и редактор литературного журнала "Забой". Мог ли Гриша не возненавидеть Саркисова, присланного в Донбасс в качестве секретаря обкома, когда он услышал всю историю? На городской партийной конференции он выступил по какому-то вопросу против нового секретаря, а когда Саркисов обрушился на него в той демагогической манере, которая уже входила в моду с легкой руки Сталина, Гриша не поленился сходить домой за томом Ленина, вторично попросил слова и высмеял Саркисова. Можно представить себе мстительную злобу оскорбленного секретаря.

По его указанию и было состряпано дело по обвинению редактора "Забоя" Григория Баглюка в печатании троцкистских стихов на страницах журнала. "Троцкизм" заключался в следующей стихотворной строке Гриши: "По строкам программу комсомола разбирает медленно Василь". Видите ли вы здесь троцкизм? Я – нет. А вот эксперты, уполномоченные состряпать обвинение, углядели. Комсомол, заявили они, своей программы не имеет. Он проводит программу партии. Следовательно, в данной строке комсомол противопоставляется партии. А это был конек Троцкого: молодежь, утверждал ренегат Троцкий, есть барометр революции. Отсюда следует, что автор стихотворения проводит троцкистскую ренегатскую мысль. Вот и доказано!