Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Откровенно говоря, по-моему, это и было одним из моментов, заинтриговавших братьев Эпштейн. Они, должно быть, думали: «Перед нами открываются огромные возможности: нам надо внести то, что опущено автором». И верно, прелесть рассказа в том, что Сэлинджер многое оставил за скобками, а огромная радость Эпштейнов заключалась в том, что они могли внести в сценарий много такого, чего в рассказе не было. Когда братья Эпштейн рассказали Голдвину, о чем будет фильм, оказалось, что довольно горький, сатирический рассказ о неудачном браке алкоголиков, живущих где-то в глубинке Коннектикута, превращается в довольно сентиментальный фильм с обилием слов, которые выжимают из зрителя слезы. Это было фильмом, который Голдвин хотел снять и таки снял. Фильм неизбежно должен был вступить в существенное художественное противоречие с положенным в его основу рассказом.

Сэмюель Л. Голдвин.

Лесли Эпштейн: Моего отца и моего дядю, известных братьев Эпштейн, отождествляли с Warner Bros, хотя отец начинал в PKO. Они были легендарной командой сценаристов. Разумеется, я хочу сказать – величайшей командой сценаристов. Дядя написал сценарии более чем 50 фильмов. Он – единственный известный мне человек, которого каждое десятилетие выдвигали на Премию Академии киноискусства со времени, когда ему было за двадцать, до времени, когда ему было больше семидесяти. После того, как отец и дядя написали сценарий фильма «Касабланка», они собирались начать продюсировать фильмы и снимать их, но отец вскоре умер. Он умер молодым, всего сорока двух лет. Сценарий «Моего нелепого сердца» был написан после сценария «Касабланки».

Пол Александер: Команда Голдвина, состоявшая из некоторых самых талантливых людей Голливуда, не смогла выжать из рассказа Сэлинджера ничего более короткого фильма. Произошло неизбежное: в сценарий фильма пришлось вводить персонажи, добавлять побочные сюжетные линии и диалоги… Команда Голдвина добавила и эпизоды прошлого… создала новые персонажи, прежде всего, мать и отца Элоизы, персонажи, которые в рассказе Сэлинджера не были даже упомянуты. Но самым вопиющим было вот что: манипулируя тоном и эмоциональным содержанием рассказа, команда Голдвина каким-то образом превратила суровое осуждение общества белых англо-саксонских протестантов Коннектикута в фильм настолько беззастенчиво слезливый, что один из критиков назвал его картиной, для просмотра которой зритель должен приходить «с четырьмя носовыми платками»[243].

Сценаристы Джулиус и Филип Эпштейны, написавшие сценарий фильма «Мое нелепое сердце».

А. Скотт Берг: Всякий раз, когда какой-нибудь писатель отправляет свое произведение в Голливуд, какая-то частица его души говорит: «Ну, мое произведение настолько особенное, что его не изменишь, и они, разумеется, не станут его насиловать». По-моему, в каком-то смысле Голливуд изнасиловал «Лапу-растяпу».

Лесли Эпштейн: В рекламных роликах фильма говорилось: «Ведь она хорошая, правда?» В рассказе Сэлинджера Элоиза говорит: «Я же была хорошая, правда, хорошая?» В рассказе не сказано о том, что она плохая мать; она просто нехороша. В рассказе Элоиза испытывает сожаление об утрате качестве «хорошая», а это качество у Сэлинджера является особым. Людям трудно уловить подобное качество, если оно вынесено за рамки рассказа и конкретного контекста.

Дж. Д. Сэлинджер («Лапа-растяпа», New Yorker, 28 марта 1948 года):

И вдруг он [Уолт Гласс] мне говорит: «У тебя животик до того красивый, что лучше бы сейчас какой-нибудь офицер приказал мне высунуть другую руку в окошко. – Говорит: – Хочу, чтобы все было по справедливости[244].

А. Скотт Берг: Отзывы критиков о фильме были, по большей части, очень негативными, и заслуженно. Фильм был отмечен чрезмерной сентиментальностью и стечением слишком многих обстоятельств. Просто в нем было слишком много хэппенингов, событий, происходящих в разных временных пластах и в разных местах. Сьюзен Хейворд играет роль в своей классической манере, вкладывая в каждую сцену душу. За эту роль Хейворд была номинирована на Премию Академии. Фильм-то не совсем плох. Это – не ужасный фильм. Просто он очень мало походит на рассказ Сэлинджера.

Марк Хауленд: Мне понятно, почему Сэлинджер был так расстроен фильмом «Мое нелепое сердце». Как бы ни были хороши Сьюзен Хейворд и Дана Эндрюс, Уолт, сыгранный Драйзером, не был Уолтом Глассом. И даже не приближался к образу Уолта Гласса.

«Мое нелепое сердце», 1949 год:

Элоиза (Уолту): Вот как все заканчивается? Мы очень скучаем друг по другу. Думаем друг о друге. Я буду твоей, а ты – моим. Мы хотим, чтобы это закончилось так?[245]

А. Скотт Берг: Посмотрев фильм, Сэлинджер реагировал очень бурно.

Лесли Эпштейн: Сэлинджер возненавидел мой фильм «Мое нелепое сердце».

Джин Милллер: Помню, какой злобой на Голливуд исходил он. Думаю, он только что увидел «Мое нелепое сердце». Да после этого его надо было веревками вязать. Он был в ярости. Его яростью и была заполнена большая часть того вечера. Он не понимал, как интеллигентные люди (он, разумеется, решил, что если человек добирается до границ Калифорнии, у него и мозгов не остается), да как вообще кто-нибудь мог взять его рассказ и сделать из него такую сентиментальную бурду. Он считал, что фильм не имеет ни малейшего отношения к его рассказу, смысл которого был, разумеется, совсем другим. Фильм был мусором, и он не хотел иметь какое-либо отношение к фильму.

А. Скотт Берг: Очевидно, для Сэлинджера не было приемлемого компромисса. Он видел фильм, основанный на каком-то написанном им тексте, и, как я думаю, он был, пожалуй, сбит с толку и унижен этим фильмом.

Дж. Д. Сэлинджер (выдержка из письма Полу Фицджеральду, 26 августа 1949 года):

Если интересуешься кино (а я надеюсь, что ты им не интересуешься), то сообщаю: очень скоро выйдет фильм по моему старому рассказу «Лапа-растяпа». Фильм называется «Мое нелепое серодце». Два брата по фамилии Эпштейн купили рассказ и сделали из него сценарий. Фильма я не смотрел, однако, судя по тому, что я о нем слышу, они здорово исковеркали мой рассказ. Но это моя вина. Деньги – корень сам знаешь чего[246].

«Мое нелепое сердце», 1949 год:

Элоиза: Лу, вот что важно: мне надоело причинять людям неприятности. Мне надоело творить зло. Я расплачиваюсь за то, что совершила, и теперь я совершенно одинока. Но я не хочу, чтобы страдали другие[247].