Владислав Крапивин - Золотое колечко на границе тьмы

Несколько раз там приземлялся и трескучий старенький По-2: это навещал друзей-планеристов наш приятель Лева Кошелев. Он занимался в «самолетной» секции – она базировалась на другом, западном краю Тюмени, на том аэродроме, у которого я когда-то гулял с отцом.

Леву шумно приветствовали… Это были патриархальные времена, и такие вольные полеты между двумя городскими аэродромами тогда, видимо, не возбранялись…

Юрий был горд, что он, хотя и пассажиром, несколько раз уже побывал в воздухе. Но я не напрашивался. Во-первых, назойливость никого не украшает, а во-вторых… чего искушать судьбу.

Но настал день, когда Валерий сказал:

– Ну что, полетишь?

– А разрешат?

– Инструктор разрешил… Или что? Вибрация в поджилках?

Мой друг всегда отличался некоторой бесцеремонностью в анализах душевного состояния собеседника.

Я, по правде говоря, не очень-то доверял Валерию. Не по себе было от мысли, что придется вручить свою жизнь вот этому, лениво-дурашливому субъекту, с которым я не так давно сидел за одной партой. Такой ли уж он опытный пилот? Летает-то без году неделю…

Но вибрации поджилок я показывать не стал. Впрочем. излишней бравады – тоже. Все сразу поняли бы, что она напускная. Сказал со вздохом:

– Что ж, пошли…

На меня надели парашют. Показали, за какую скобу дергать, "если что". Но тут же объяснили, что в любом случае прыгать и дергать бесполезно: парашют все равно не успеет раскрыться, высота полета для этого недостаточна. «Приморец» забирается вверх всего на полторы сотни метров.

– Тогда зачем этот лишний груз? – спросил я как можно безразличнее.

– Такая инструкция…

Я посмотрел вокруг, подумал о маме и полез в кабину, на заднее сиденье. А Валерка – на переднее. Видимо, со стороны это было еще "то зрелище". Мы оба длинные, худые (недаром в школе звали нас Папа Карло Первый и Папа Карло Второй).

Наконец забрались. Валерий задвинул прозрачный колпак. Махнул кому-то рукой. «Приморец» дернулся, побежал, запрыгал упругой резиной по мелким бугоркам. Потом прыганье прекратилось, меня слегка вдавило в сиденье, и я ощутил, что взлетаю. Как во сне! Земля за стеклом круто ушла вниз.

Впервые в жизни я летел!

Это было радостное, хотя и с примесью боязливости замирание.

Земля стала громадной, я увидел освещенный вечерним солнцем город. Я вбирал в себя ощущение полета.

Раньше я думал, что полет на планере – это безмятежное и бесшумное парение. Ведь без мотора же! Но теперь на уши давил ровный, с посвистом, шум. Я догадался, что это шумит рассекаемый плоскостями воздух. У моих колен шевелилась ручка с резиновым наконечником – таким же, какие надеваются на велосипедный руль Это была рукоять управления для дублера. Валерий еще на земле предупредил, чтобы я не вздумал ее касаться, а то… – и он сделал винтообразное движение пальцем вниз. Я. конечно, и не касался. Упаси Господи! Планер и без того вел себя достаточно "круто". Я вдруг понял, что мы летим на боку.

В самолетах, когда они делают большой крен, пассажирам кажется, что с ними все нормально, а земля вдруг встала дыбом. Здесь, в "Приморце", я прекрасно видел и чувствовал, что земля по-прежнему горизонтальна, а мы с Валеркой вдруг завалились набок: слева, вверху – вечерний зенит, справа, внизу – родная Тюмень.

Я перепуганно глянул в нечесаную Валеркину макушку. Она излучала уверенность. Тогда и я малость приободрился. Стал разглядывать город. Раньше я видел его с высоты не более полусотни метров – с парашютной вышки. Сейчас высота была втрое больше. Плавным серебристым изгибом лежала среди зелени и крыш река Тура (на которой у нас с Валеркой и Юркой было в свое время немало приключений). Она казалась отсюда узкой, как сабля. И я вспомнил блестящий клинок, который однажды выложил на стол лейтенант Саша…

Земля быстро поворачивалась. Планер опять обрел горизонтальное положение и быстро снижался. Мелькнуло полотняное Т, колесо запрыгало по тверди.

У планера, в отличие от самолетов, одно колесо. Приземлившись, планер бежит на нем и сохраняет равновесие. А остановившись, мягко ложится на крыло.

Лег и наш "Приморец". Мы выбрались. Я почувствовал. какая теплая и твердая земля и как хорошо пахнет полынь. Валерий пошел к инструктору – получать замечания, а я деликатно отстал. Но все равно слышал, как инструктор сказал Валерке, что "в общем нормально, только чересчур ложишься на борт".

Валерка подошел ко мне. Бормотнул’

– Придирается.

А я скромно возразил:

– А по-моему, нет. Ты и в самом деле на середине круга летел перпендикулярно земле. Я эго очень даже ощутил. Конечно, я мало разбираюсь, но все же…

Как ни странно, Валерка не съязвил в ответ. Сказал покладисто:

– Ладно, учтем… Ну, а ты уж, конечно, больше не захочешь со мной?

– Отчего же? Давай, если можно…

Валерка меня сразу зауважал. Остальные, по-моему, тоже. И оказалось, что лететь можно прямо сейчас: каждому курсанту полагалось за одну тренировку делать два взлета.

Мы поднялись опять, и в благодарность за мое доверие Валерий разрешил мне подержаться за ручку.

– Можешь даже шевельнуть.

И я шевельнул. И ощутил, как отзывчиво шевельнулся туда-сюда в полете "Приморец". Валерий тут же велел отцепиться, перехватил управление. А я стал смотреть на город.

На этот раз я все разглядел подробно. Улицы, колокольни, знакомые дома. И снова заскользил глазами по излучинам Туры, вспомнил нашу одиссею на плоскодонке с самодельным парусом. И чем она окончилась…

В сумерках мы опять сидели у костра, передавая друг другу единственную (зато громадную) кружку с чаем. И дядя Костя с привычной протяжной ноткой задал вопрос:

– А-а как вы относитесь к Антуану де Сент-Экзюпери?

У Экзюпери я читал тогда только "Маленького принца", в чем честно и признался дяде Косте. И сказал, что сказку эту очень люблю и что нынешние дни и вечера теперь будут переплетаться у меня в памяти именно с этой книжкой. Почему? Наверно, потому, что там и здесь полеты, там и здесь грусть.

– А у вас, позвольте спросить, отчего грустное настроение? – осторожно осведомился дядя. Костя.

– Каникулы кончаются. А уезжать не хочется.

Причина была, конечно, глубже. Не просто каникулы кончаются. а навсегда уходят эти славные дни. Частичка жизни уходит в прошлое. Наверно, впереди будет немало хороших дней, но именно э т и х – с костром, с горячей кружкой, с ощущением товарищества, с дядей Костей, с перелчивчатой Венерой и розовой луной, с неостывшей памятью о первом полете не будет уже никогда.

Ведь первый полет бывает только раз в жизни.