Владислав Крапивин - Золотое колечко на границе тьмы

Сестра сказала:

– Не надо его трогать, смотри, как красиво он горит на елке. Вот тебе другой, Саша принес гостинец.

Знакомый сержант Саша из местного пехотного училища (он часто приходил к Людмиле в гости) дал мне такого же петушка. Эмалевые треугольнички в Сашиных петлицах (погон тогда еще не было) горели так же празднично и ало, как петушок. Саша что-то рассказывал сестре и смеялся. Мама принесла и поставила на стол тарелку с красным винегретом. И во всем чувствовалась радость. Не знаю, почему. Может быть, только что пришло письмо от папы (жив-здоров), а может быть, уже носилось, в воздухе предчувствие близкой Сталинградской победы…

К елке сорок четвертого года готовились всей семьей. Мне было сказано, что принесет елку, разумеется, дед Мороз, но в нынешнее военное время с игрушками у деда туговато, и требуется помощь. Я помогал сестре Людмиле и брату Сергею клеить бумажные цепи. На них пошли разноцветные корочки от старых, еще довоенных тетрадей. Кроме того, сестра плела из бумажных полос крошечные корзинки, а я мастерил ведерки. Дело простое: берешь листок, рисуешь на нем цветочки или узоры, склеиваешь (вареной картошкой) цилиндр. Сверху – дужка из бумажной ленточки. Донышка у такого ведерка нет, но и не надо: не воду же в нем носить.

Кроме елочных игрушек, брат и сестра готовили разрисованные номерки для игры в почту на вечере в своем техникуме. Они рисовали на обороте старых учебных чертежей всяких бабочек, гномиков, зайчат, а также узорчатые ромбики, треугольники, кружочки – все с цифрами. По этим номерам «почтальоны» на вечере будут находить «адресатов» и передавать им записки. Я снисходительно усмехался: знал, что в этих записках всякие любовные глупости…

В соседней комнате жили квартиранты; капитан из танковой части с женой тетей Шурой и дочкой Людой. Люда – славная такая девочка, на год старше меня – готовила свою елку и часто приходила и нашу комнату посоветоваться. Подарила мне кусок серебристой фольги, чтобы вырезать из нее всякие фигурки…

Потом пришли в гости несколько военных. Среди них – Саша. Не тот, прошлогодний, а другой. Лейтенант, по-моему. В золотых погонах. (А т о т Саша уже уехал бить фашистов и, судя по письмам, бил их успешно; с войны он вернулся живой, с одним ранением, и летом сорок пятого опять приходил к нам.)

Лейтенант Саша был с длинной саблей на поясе. Сказал, что им выдали такие для дежурства в училище. Ну и ну! Пистолеты и винтовки у военных не были редкостью (мне даже дали однажды подержать черный тяжелый браунинг), но саблю – вот так, не в кино, не на картинке, а прямо перед собой – я видел впервые. Она была в длинных черных ножнах с медным наконечником.

– Достань, Саша, покажи ребенку, видишь, он млеет. – сказала Людмила. И Саша достал. Положил на стол среди бумажных игрушек и обрезков зеркальный плоский клинок. Лампочка засияла на клинке белой звездой.

– Хорошая вещь, чтобы карандаши точить, – усмехнулся лейтенант Саша. Но все (даже я) поняли, что это он от смущения. А на самом деле, если Саше попадется под эту саблю фашист, то ого-го! И стальная каска не спасет оккупанта…

Елка сорок пятого помнится мне стеклянной игрушкой-фонариком. У него были цветные грани. Когда шарик вертелся на нитке, от него разлетались разноцветные бабочки. И зажигали у меня на ресницах влажные огоньки. Потому что я смотрел на елку сквозь слезы. Перед Новым годом мама тяжело заболела. Несмотря на тяжкий жар, она все же настояла, чтобы дядя Боря, который жил с нами, украсил мне елочку. Но второго января маму увезли в больницу.

Нельзя сказать, чтобы я совсем не радовался елке. но радость была вперемешку со слезами…

И начало сорок шестого года тоже запомнилось слезами.

Тридцать первого декабря, вечером, мы с мамой украсили елку, а потом, ближе к ночи, мама отправилась встречать Новый год к знакомым. Брат и сестра учились в ту пору в Одессе, дядя Боря куда-то ушел. Я остался с соседями, с их девочками Алей и Риммой. И ничего, не скучал.

Заскучал я утром, когда проснулся и увидел, что мамы все еще нет. С полчаса я крепился, а потом расплакался. К счастью, мама пришла скоро. Веселая и виноватая. Вытащила меня из постели, стала утешать, расцеловала. И елка засверкала опять. А вечер был вообще волшебным, потому что мы с дядей Борей пошли на площадь.

В ту пору в Тюмени была громадная площадь, посреди которой одиноко торчала кирпичная водонапорная башня. Башня сохранилась до наших дней, но теперь стоит она в тесноте городского квартала. А в ту пору здесь был такой простор, что границы площади казались мне (если смотреть от башни) округлыми, как пиния горизонта.

И вот накануне сорок шестого года здесь поставили громадную елку с цветными лампочками. На елке висели обернутые фольгой мячи, большие куклы, плюшевые мишки и деревянные грузовички, которые обычно продавались в магазинах, в отделах игрушек. Но было немало и обычных елочных украшений. Вокруг елки понастроили много снежных фигур и горок для катания. Сейчас это кажется привычным, а тогда было одной из первых сказок мирного времени.

Дядя Боря брал меня в охапку, забирался на гору, садился на кусок фанеры, меня сажал перед собой, и мы и гуще других ребятишек и взрослых мчались вниз. Мне тогда высота эта и скорость казались огромными. Я, вцепившись в дядюшку, вопил от страха и восторга. Домой мы пришли покрытые ледяной коркой, и нам обоим попало от мамы, но не сильно, а так, для порядка…

5

Это надо же в какие дали за две минуты может унести память! От пальм и кактусов Рабата в семьдесят втором году к елке в послевоенной заснеженной Тюмени. В ту пору, когда я был на год или два младше Олешека.

А у моей мамы тоже были веснушки, только очень редкие и проступали еле заметно…

Олешек тянул мать ближе к самолетам. Она упиралась.

– Постой. Туда, наверно, нельзя.

– Почему?

– Мало ли что! Здесь заграница, неизвестно, какие порядки.

– Я же только посмотрю!

– Знаю я твое "посмотрю". Не успеешь оглянуться, как ты уже в кабине…

– Ага! И полечу!

– Вот именно… Успокойся, егоза.

Он слегка успокоился, вздохнул:

– Вот, правда, полетать бы…

– Тебе мало? Ну так впереди еще целый день полета, через весь океан.

– Ну как ты не понимаешь?! В таком самолетике – совсем другое дело!

Олешек был прав. Полет в маленьком аэроплане – вовсе не то, что в громадном лайнере, где сидишь, как в автобусе. Небольшой самолет – он словно живой кожей чувствует потоки воздуха и передает это ощущение тебе. Это трепетание растяжек, чутких элеронов, закрылков и тонкого стабилизатора, подрагивание легкой, как фольга, обшивки, дребезжание расшатавшихся заклепок… А когда перед посадкой пилот выключает мотор и с бесшумным сверканием винта самолет круто скользит вниз – вот ощущение полета, вот замирание!..