Нестор Котляревский - Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения

В основании всех этих типов, в которых отражены разные решения нравственной проблемы жизни, – типов, различных лишь по образу их жизни и по костюму, – лежит одно-единственное лицо, один характер, одна психологическая задача.

Несмотря на несомненную способность художника объективно отнестись к жизни, способность, какую Лермонтов доказал созданием таких типов, как Максим Максимович и купец Калашников, наш поэт был субъективным лириком, любившим облекать преимущественно свои личные чувства в символы или реальные образы. Его поэмы и романы не что иное, как те же лирические стихотворения, вставленные в более широкую раму. Это легко можно проверить, сравнив по годам те и другие. Очевидно, что внутренняя работа над самим собою была так сильна в Лермонтове и настолько поглощала его силы, что для объективного художественного воспроизведения жизни в его душе пока не было места, несмотря на богатство и широту его таланта. Внутренний процесс самовоспитания не был окончен, идеалы не определились, и потому все стороны жизни, с какими Лермонтову приходилось сталкиваться, имели для него цену только в отношении к нему самому, насколько они помогали или мешали ему в решении занимавших его вопросов. Обозревая бегло всю литературную деятельность Лермонтова, мы вправе сказать, что он всю жизнь был певцом своих личных чувств, отражал мир в самом себе и занят был анализом этого отражения больше, чем предметами, которые такой анализ вызывали. Мы говорим это не в упрек поэту.

Каждый писатель всегда субъективен по-своему; но в крупном писателе субъективность, даже в узком смысле, не менее ценна, чем способность объективного воспроизведения действительности. Крупный человек, а тем более писатель, может быть назван фокусом, в котором собраны лучи разрозненных чувств и понятий, какими живет его эпоха. Присмотреться ближе к этому фокусу и исследовать его подробно так же интересно, как рассмотреть порознь каждый из лучей, в нем собранных. Лермонтов облегчил нам эту работу, чистосердечно раскрыв перед нами тайники своего сердца. Если он и не разобрался в хитрых сплетениях современной ему жизни, то он, своей субъективной лирикой, дал нам понять, как задачи этой тревожной жизни отражались в сильном и умном человеке его времени. В его стихах перед нами правдивый рассказ современника о пережитых им волнениях сердца и сомнениях рассудка, о той болезни, которой страдал не он один, но и многие из его сверстников, которые поэтому и приняли так близко к сердцу его поэзию.

Если, таким образом, признания Лермонтова получают значение исторического материала, то такое же историческое значение остается и за их крупнейшим недостатком.

С этим недостатком мы хорошо знакомы: в творческой работе Лермонтова нет определенного миросозерцания, нет установившихся убеждений; мысли и чувства набегают на поэта, волнуют его до глубины души, выливаются в художественных образах, но тотчас же смываются новой волной налетевших сомнений и противоположных настроений. Прежние боги падают, из их праха восстают новые, которым также суждено стоять на пьедестале недолго.

Эту растерянность поэта перед трудными нравственными вопросами жизни в особенности важно оттенить, если начать говорить о той роли, какая выпала Лермонтову на долю как участнику в общем культурном движении русской жизни.

II

Что могла дать обществу – помимо, конечно, художественного наслаждения – поэзия Лермонтова, иногда совсем оторванная от действительности, в большинстве случаев узкосубъективная, оценивавшая явления жизни лишь в их отношении к одной данной личности и, вдобавок, неустановившаяся и противоречивая в своих конечных взглядах на мир и человека?

С первого взгляда может показаться, что в поэзии Лермонтова совсем не было того, что называется «прогрессивным» элементом. В ней не было ни постановки новых вопросов, ни оригинальной перестановки старых, не говоря уже о каком-нибудь удовлетворительном их решении. Если в некоторых вопросах, как, например, в вопросе о роли поэта в обществе, Лермонтов и пошел дальше своих предшественников, то он все-таки не пришел ни к какому окончательному выводу и выразил в стихах одну только неудовлетворенность прежними решениями.

Белинский утверждал, что поэзия Лермонтова была умнее поэзии Пушкина; но она была не умнее, а только тревожнее. Тревожное настроение, столь обычное для Лермонтова, было пережито Пушкиным значительно раньше. Это же настроение было перечувствовано и современниками Лермонтова, и у некоторых, как мы сейчас увидим, разрешилось в иные настроения, которые более, чем лермонтовское, имеют право на название прогрессивных, т. е. таких, которые двигают людей вперед.

Итак, в чем же могла заключаться культурная сила поэзии Лермонтова, если идеи, какими он жил, и его чувства не представляли, по-видимому, ничего особенно нового и не выводили читателя ни на какую дорогу?

Прогрессивная роль поэзии Лермонтова, тем не менее, не подлежит никакому сомнению. Она была угадана Белинским еще при жизни автора, хотя критик не дал ее подробного и полного определения, так как ему самому она была еще не вполне ясна. Белинский в порыве своих увлечений немецкой философией и эстетикой отнесся несимпатично к тревожному настроению Лермонтова и, таким образом, чуть-чуть не просмотрел в его творчестве самую ценную – в общественном, конечно, смысле – сторону. Критик остановился главных образом на художественной стороне произведений поэта и рассматривал его настроение преимущественно с этой точки зрения. Тем не менее, Белинский чуял, что в поэзии Лермонтова, кроме художественной, была еще и другая сила, и на нее-то он намекал, когда говорил, что эта поэзия была «умнее» поэзии Пушкина, что Лермонтов «удовлетворял вкусам более развитого общества», что «он шел вперед в истории русского творчества».

III

Прежде всего, поэзия Лермонтова как художественное творчество имела свое облагораживающее влияние на читателей, и это влияние было особенно ценно ввиду той широкой среды, на которую оно распространялось.

Несмотря на успехи образованности, какие сделало русское общество в 30-х и 40-х годах XIX века, серая, полуобразованная и полуразвитая масса превышала громадным большинством то немногое количество лиц интеллигентных, которые являлись носителями просвещения. Для этой серой массы поэзия Лермонтова была, бесспорно, воспитательным и образовательным чтением: она знакомила ее с целым рядом нравственных вопросов и положений, которые, вероятно, на долгое время остались бы для этой массы недоступными, так как тогдашняя ходкая литература, рассчитанная на среднего читателя, не любила себя беспокоить излишней содержательностью. Блестящая форма и художественные образы служили лучшим проводником серьезных идей среди публики, которая требовала известной приманки, чтобы заставить себя интересоваться чем-либо. Пусть самые вопросы жизни, затронутые Лермонтовым, остались нерешенными и только намеченными, один тот факт, что они с невиданной для того времени настойчивостью были пущены им в оборот, сохранит навсегда за его поэзией важное историко-культурное значение.