Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Реформатор

…Туда приехало много украинцев. А украинцы, куда бы их ни забросила судьба, обязательно посадят яблоню, грушу, а перед окном — мальвы. Без этого они не могут. Кое у кого уже появились детишки. Одним словом, земля оживилась. Распахивалась степь, складывались семьи, уже появилось потомство, люди начали врастать в эту землю. Мне было очень приятно.

…Сейчас (в конце 1960-х годов, когда диктовались эти строки. — С. Х.) целина стала другой — более совершенная техника, другие кадры, другие условия жизни. Выросла культура людей и культура обслуживания, появились больницы и детские учреждения. Построили колхозные и совхозные клубы. А тогда мы экономили, даже не экономили, а просто зажимали средства. Некоторые могут сказать, что Хрущев недооценивал быт. Нет. Я думал об этом, но прежде требовалось накормить людей, а потом уже изыскивать средства на строительство учреждений, необходимых для культурной жизни человека.

…На целине в мой прощальный приезд я пережил вершину личного счастья. Я проехал большие расстояния на автомобиле, передвигался поездом, опять пересаживался на машину и все ездил и ездил по полям. Везде прекрасный урожай. Как я радовался успеху, радовался труду, вложенному нашими людьми. Вспоминалось замечательное стихотворение Некрасова:

Чудо я, Саша, видал:Горсточку русских сослалив страшную глушь, за раскол;Землю да волю им дали,Год незаметно прошел —Едут туда комиссары,Глядь, — уж деревня стоит,Риги, сараи, амбары!В кузнице молот стучит,Мельницу выстроят скоро…Так постепенно в полвека

(я подчеркиваю, «в полвека», а не за десять лет, как у нас. — Н. Х.)

Вырос огромный посад,Воля и труд человекаДивные дивы творят!..»

«В течение многих часов мы колесили по дорогам поднятой целины. Зрелище — впечатляющее, — дополняет отца Виктор Суходрев, переводчик, прилетевший в Целиноград вместе с лордом Томсоном. — Вокруг будто океан, не видно ни деревень, ни лесов, только сплошные поля пшеницы. До самого края. До горизонта. В любую сторону, куда ни посмотри. В нашу машину подсаживался директор совхоза, на территории которого мы оказывались. Этого директора сменял другой, затем следующий. Так и следовали — от совхоза к совхозу, от директора к директору.

Хрущев частенько просил остановиться. Выходил, лущил на ладони пару колосков, расспрашивал директора и попадавшихся на пути бригадиров, давал какие-то указания.

Лорду Томсону было тогда под семьдесят. Типичный британский интеллигент, в чисто английском деловом темном костюме-тройке в полоску, в роговых очках с неимоверно толстыми стеклами, он казался инопланетянином в этой абсолютно чуждой ему ситуации. Особенно когда Хрущев приглашал его выйти из машины и помять в руках колоски.

На одной из границ совхозов к машине Хрущева подошла высокого роста женщина лет пятидесяти по фамилии Гуревич. Как выяснилось — выпускница Ленинградского сельскохозяйственного института. Она уже десять лет работала на целине, возглавляла один из крупнейших совхозов. Под ее началом трудились чуть ли не десять тысяч мужиков. Хрущев очень обрадовался, когда услышал все это. Тут же обратился ко мне: “Ты перевел лорду, какие у нас есть женщины?” Вот, дескать, какая — десять тысяч мужиков в кулаке держит! И притом одна из лучших директоров по всем показателям.

Гуревич села в машину, и мы продолжили наш путь. Она рассказывала о достижениях совхоза, без запинки сыпала цифрами. Хрущев улыбался. С гордостью поглядывал на гостя. И урожай хороший, и с животноводством в порядке, и люди живут все лучше и лучше.

Подъехали к полевому стану. Там раскинули огромный шатер, в котором уже были накрыты столы. Хрущев недолго побыл за столом, спешил к поезду. В вагоне Томсон взял у него интервью. Это была последняя беседа Хрущева с западным журналистом. Хрущев выглядел крепким, бодрым и очень энергичным.

И кто бы мог подумать, что через каких-нибудь два месяца его верные соратники напишут в официальном сообщении о Пленуме ЦК, что этот человек освобожден от всех занимаемых должностей в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья».

Такое вот лирическое отступление. Оно позволяет понять чувства отца в предшествовавшие отставке месяцы.

Бараев с Наливайко продолжают спорить

Поездка по целине завершилась посещением Института зернового хозяйства и многолюдным совещанием в Целинограде. В институте возобновился давний спор Бабаева с Наливайко: нужны ли на целине чистые пары, а если нужны, то сколько. Напомню, в начале года чаша весов склонилась в сторону Бараева. На февральском Пленуме ЦК Бараеву предоставили слово, а его противника, алтайского агронома Наливайко туда вообще не пригласили. Он на время затих, но потом оправился и начал бомбардировать отца письмами, пересыпанными цифрами-фактами, подтверждающими его правоту. Бараев, в свою очередь тоже времени даром не терял, из его писем, тоже весьма обстоятельных, следовало, что правда на его стороне. Сражались два ученых, две научные школы, и не в одиночку, у каждого за спиной стояли научные учреждения, они ссылались на десятки проведенных экспериментов, вот только выводы Бараев и Наливайко делали взаимоисключающие.

«В то время большинство ученых и специалистов не только сомневались в преимуществах безотвальной обработки, но и были уверены в ее несостоятельности, вели решительную борьбу против новой идеи, — пишет аграрий Федор Тимофеевич Моргун, в 1964 году работавший в Кокчетавской области, а затем в Целинном крае. — Бараев настаивал на необходимости массового перехода на безотвальную обработку почвы, введения в структуру посевных площадей 25–30 процентов чистых паров, многолетних трав. Многие известные в стране ученые и академики резко критиковали Бараева».[90]

Федор Тимофеевич запамятовал, вернее, в памяти у него совместились два разновременных периода.

Спор о преимуществах традиционной для России пахоты, при которой выворачивается наружу нижний слой почвы, и безотвальной пахоты, когда вместо плуга применяют лущильники-культиваторы, разрезающие верхний пласт чернозема и не нарушающие структуру почвы, происходил ранее и не совсем так. За безотвальную обработку сражался не столько Бараев, сколько Мальцев и не с Наливайко, а с Лысенко, и не в 1964, а в 1954 году. Ко времени, о котором идет речь, «безотвальщики» победили, засуха 1963 года поставила в этом споре точку. Там, где землю лущили, пыльные бури не столь разрушительны, засушливому ветру труднее поднимать почву в воздух. К слову, американцы теперь тоже не пашут, а культивируют почву. К этому заключению они, как и мы, пришли после своих пыльных бурь, прокатившихся по Среднему Западу США в 1930-е годы.