Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая
4
А ведь поначалу В. Левин не был уверен, что легендарного капитана сыграет Дворжецкий. Он колебался между тремя кандидатами: Дворжецким, М. Козаковым и Б. Хмельницким. Каждому из артистов он отослал телеграмму с утверждением на роль – впрочем, внутренне, вероятно, отдавая предпочтение Дворжецкому, которого запомнил еще по «Земле Санникова» и в котором был уверен, что он «вытащит» в философское пространство любой, даже самый подростковый и приключенческий фильм. Хмельницкий довольно скоро выпал из перечня, уйдя на роль Робин Гуда в фильме о знаменитом герое-разбойнике; Козаков еще на пробах не согласился с левинской трактовкой героя… Поэтому на съемки в Одессу приехал Дворжецкий, неожиданно попав в нерв не только режиссерского замысла, но и первоначальной установки самого Жюля Верна: известно, что в черновиках «Двадцать тысяч льё под водой» Немо был описан как польский дворянин, задумавший отомстить русским за подавление очередного польского восстания! Издатель выразил опасения, что цензура этого не одобрит, и тогда благородного пана-повстанца было решено заменить на индийского раджу – авось романтический восточный колорит сгладит опасный пафос борьбы за свободу. Дворжецкого, конечно, загримировали под утонченного индуса, однако – особенно учитывая, что в паспорте артиста, равно как и в его киноанкете, значилась национальность «поляк» – все равно получилось так, что в этом образе замысел автора оказался полностью воплощен.
Что же до замысла самого Дворжецкого… Капитан Немо с его сдержанностью, немногословием, затаенной трагедией, гордостью и благородством, безусловно, был ему близок, но, откровенно говоря, что там было играть? Несколько блестящих, уже ставших визитной карточкой Дворжецкого «поединков взглядов», по-тютчевски позволяющих Немо сказаться без слов – с профессором, с Лэндом, с английскими колонизаторами? Искреннюю увлеченность морем и обитателями подводных глубин? Молчаливую любовь к безумной жене – и неизбывную вину за ее безумие, от которого бедную женщину не получилось спасти?..
Ни единою буквой не лгу, не лгу —
Он был чистого слога слуга, слуга.
Он писал ей стихи на снегу, на снегу —
К сожалению, тают снега, снега.
Но тогда еще был снегопад, снегопад
И свобода творить на снегу —
И большие снежинки, и град
Он губами хватал на бегу.
Но к ней в серебряном ландо
Он не добрался и не до…
Не добежал бегун-беглец, беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звёздный знак его Телец
Холодный Млечный Путь лакал.
Звучит впечатляюще, но, как верно заметил и Виноградов, жанр советской подростковой приключенческой драмы не позволял развернуться.
Разве что удалось намекнуть на нечто большее, взрослое – не случайно не только подростки зачарованно припадали к экрану, начиная ждать фильма задолго до его традиционного времени («Капитана Немо» показывали несколько раз в год во время школьных каникул), но и взрослые с замиранием сердца следили за злоключениями принца Даккара, чувствуя в его одиночестве и стремлении к свободе что-то очень знакомое, что-то связанное с их сегодняшним днем.
Разочарование семидесятников, у которых забрали романтику их дальних дорог и мира без границ, которых заперли в единоличной, но тесной хрущевке, в конце концов вписалось в отведенное им замкнутое пространство. Что, в сущности, такое «Наутилус», как не улучшенная модель советской кухни, погруженной в заповедные глубины частной жизни, кухни, на которой обсуждались самые острые, самые значимые вопросы? Пусть мир гоняется за тем, кто ушел от него, кто скрылся от мирского тщеславия, от алчности, от погони за длинным рублем и партийной карьерой… В картине Левина именно такое бегство в нескольких вариантах и изображено: Пьер Аронакс бежит в науку, заставляя таинственного капитана видеть в нем идеального собеседника, недоверчивый гарпунер – в свое опасное ремесло, в котором он не знает себе равных; слуга профессора – в преданность дорогим людям, ну и, наконец, сам капитан Немо – понятно куда. А баснословное богатство принца Даккара – не более чем романтическая условность, позволяющая верить в то, что такое бегство от мира «на кухню», то есть в пространство – или, если угодно, на дно – собственного сознания возможно.
Но верил ли в это сам Дворжецкий?
Трудно сказать, учитывая, что к концу 1975 года у него и кухни-то не было.
С молодости сомневавшийся в безоглядном шестидесятническом романтизме (история отца поневоле заставляла задуматься, да и собственный опыт был далек от идеалистического), в середине 1970-х он оказался заложником романтического образа[169]. Начальник экспедиции Ильин в «Земле Санникова», летчик Руднев в «За облаками – небо», Дмитрий Львов в «Открытой книге», капитан Немо… По сути, в серьезных фильмах этого времени иначе было нельзя: либо ты – злодей, либо – прекраснодушный романтик, не позволяющий себе усомниться в высоких идеалах или тем паче свернуть с пути истинного.
А в несерьезных? В комедиях, например? В интересе к комическому жанру Дворжецкий признается давно, давно приглядываясь к творчеству признанного классика советской комедии – Э. Рязанова. Еще в 1971-м, отвечая газете «Советская культура» на вопрос: «Хотели бы вы сняться, например, в комедии?» – подтверждает: «Хочу, разумеется. Но моего желания мало. Надо, чтобы нашелся режиссер, который бы понадеялся бы на меня…»[170] Позже, уже познакомившись с фильмами Э. Рязанова, утвердился в мысли, что хочет сниматься именно у него: искрометные сценарии, тончайшая эмоциональная нюансировка (практически диалектика души!) характеров, органичные музыкальные интермедии, которые не могли не привлечь Дворжецкого, выпустившегося из студии актером танцующим и поющим, – как не хватало ему этого в серьезных, «героических» фильмах! В другом интервью – а их было очень много в начале 1970-х – признался, что хотел бы сниматься в рязановских лентах. После этого режиссер, до тех пор Дворжецкого как бы не замечавший, стал с ним здороваться, но, как с юмором отмечал Дворжецкий, тем дело и кончилось: «…роли не предлагает. Повторяю – хотел бы. Но для этого кто-то должен снова рискнуть пригласить меня!»[171]
Однако не рисковали, и культовые фильмы Рязанова всё того же «мебельного десятилетия»: эксцентричная комедия «Невероятные приключения итальянцев в России» (1973), современная сказка для взрослых «Ирония судьбы, или С легким паром!» (1976), семейно-производственная мелодрама «Служебный роман» (1977) –
