Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Повод для ссоры, рассказывала жена Молотова, был незначителен. На праздничном банкете по случаю 15-летия Октябрьской революции, проходившем в кремлёвской квартире Ворошиловых, Иосиф и Надя сидели друг напротив друга, Надя рядом с Бухариным. Позднее Бухарин рассказал жене, Анне Лариной, что подвыпивший Сталин бросал ей в лицо окурки и апельсиновые корки, а затем грубо сказал: «Эй, ты, пей!» Она вспыхнула и резко ответила: «Я тебе не Эй!» – встала и вышла из-за стола. Полина Жемчужина поднялась и вышла за ней, чтобы её успокоить… Во время последней прогулки Надя жаловалась Полине на свою жизнь с Иосифом, говорила, что так больше продолжаться не может и им необходимо развестись. Она подтвердила существование письма с политическими обвинениями, о котором Светлане поведали Аллилуевы.
Можно лишь гадать, каким было содержание письма и политические обвинения. Но это означает, что, оказывается, было два письма: одно – родителям, написанное заранее, которое Аллилуевы уничтожили на другой день после самоубийства, и второе, обращённое к мужу и написанное в ту роковую ночь.
Возможно, Надя вспоминала, когда писала предсмертное письмо, об аресте восьми однокурсниц по Промакадемии и о своём звонке заместителю председателя ОГПУ Ягоде, из-за болезни Менжинского фактически возглавлявшему политическое управление, с требованием их немедленного освобождения. Тот ответил, что арестованные (абсолютно все!) скоропостижно скончались в тюрьме от инфекционной болезни. А возможно, она вспоминала книгу Дмитриевского «О Сталине и Ленине», в ней её муж предстал не тем божеством, каким его расписывали в советских газетах. Вспомним в подтверждение этой версии, что в годовщину самоубийства, в ноябре 1952-го, Сталин жаловался дочери, что «поганая книжонка» так на неё повлияла. Об этой книге, напоминаем, 26 сентября 1931 года Надежда писала мужу: «Со следующей почтой <…> пошлю книгу Дмитриевского “О Сталине и Ленине” (этого невозвращенца) <…> я вычитала в белой прессе о ней, где пишут, что это интереснейший материал о тебе». А возможно, она думала о коллективизации, приведшей к Голодомору. Однажды, когда Вася, капризничая за столом, отказался кушать, она закричала на него: «Как ты смеешь не есть, когда миллионы детей голодают?!» Сталин вспыхнул и вышел из-за стола. Стреляться он не пошёл.
Светлана писала о реакции отца на посмертное письмо:
«Первые дни он был потрясён. Он говорил, что ему самому не хочется больше жить. (Это говорила мне вдова дяди Павлуши, которая вместе с Анной Сергеевной оставалась первые дни у нас в доме день и ночь.) Отца боялись оставить одного, в таком он был состоянии. Временами на него находила какая-то злоба, ярость. Это объяснялось тем, что мама оставила ему письмо.
Очевидно, она написала его ночью. Я никогда, разумеется, его не видела. Его, наверное, тут же уничтожили, но оно было, об этом мне говорили те, кто его видел. Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упрёков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое. И прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет. Он считал, что мама ушла как его личный недруг»[73].
Почему из-за этого надо было стреляться? От безысходности. Другого решения она не нашла. Такую же форму протеста выбрал Серго Орджоникидзе, старинный друг Сталина, застрелившийся 18 февраля 1937 года. Официальная версия причины его смерти гласила: инфаркт. Чтобы она утвердилась в истории, расстреляли жену Орджоникидзе, трёх его братьев, а затем и врачей, под давлением НКВД подписавших лживое заключение о смерти. Так создавалась «правдивая» история СССР.
…Анна Сергеевна Аллилуева после шести лет одиночного заключения вышла на свободу психически больной, её мучили галлюцинации. Светлана видела её в первый день после освобождения – она сидела в комнате ко всему безразличная, не узнавала своих сыновей. Светлана рассказала ей семейные новости, о смерти отца, бабушки… Анна Сергеевна глядела затуманенными глазами в окно и безучастно кивала головой… Со временем она поправилась, восстановилась в Союзе писателей, занималась общественной деятельностью. Светлане она поведала, что Надя планировала окончить Промышленную Академию, устроиться на работу, разойтись с мужем, забрать детей и начать свою собственную жизнь…
Одиночное заключение для Анны Сергеевны не прошло бесследно – по ночам она разговаривала сама с собою и боялась запертых дверей. В августе 1964-го она лежала в загородной Кремлёвской больнице. Однажды, несмотря на протесты, её заперли на ночь в палате и на другое утро обнаружили мёртвой. Сердце не выдержало.
Евгения Александровна оказалась более жизнестойкой. Тюрьма её не сломила. Второго апреля 1954 года Кире, её дочери, уже освободившейся из ссылки и вернувшейся в Москву, сообщили по телефону, что за ней посылают машину и она может забрать из тюрьмы маму и тётю (обе, ничего не зная друг о друге, находились во Владимирской тюрьме). Волнуясь и торопясь на первое за шесть лет свидание с матерью, она надела шотландскую юбку и что-то к ней, не подходящее по моде. Евгения Александровна (а она была модницей), увидев дочь, упрекнула её: «А ты более безвкусно не могла одеться?» Такая реакция ошеломила Киру. Она убедилась: шесть лет одиночного заключения не убили в ней женщину.
Скончалась Евгения Александровна в 1974 году, в семидесятишестилетнем возрасте, оставив уникальные воспоминания о Сталине и его семье, частично вошедшие в мемуары племянницы, Светланы Аллилуевой.
Никого не пощадил Сталин, чтобы утаить правду: ни Сванидзе, родственников первой жены, ни Аллилуевых, родственников второй… Рассказы тётушек о судьбе членов семьи Сванидзе-Аллилуевой и о причинах, побудивших Надежду Аллилуеву к самоубийству, надломили Светлану. Они раскрыли ей глаза на то, кем её отец был в действительности. С этим ей тяжело было примириться. Она продолжала его любить и пыталась понять и объяснить его действия, в первую очередь себе, и во всём обвиняла Берию, якобы манипулировавшим доверчивым и болезненно подозрительным отцом, и постоянно повторяла, и в этом она была абсолютно права, что её отец никогда не действовал в одиночку. За его спиной находились десятки тысяч сторонников.
Сетанка и Васька Красный
Так называли их в детстве; Васю – за огненно-рыжую шевелюру. Когда брат и сестра выросли, они стали Василием и Светланой.
Из двух братьев Светлана больше любила Яшу, так же как и её двоюродная сестра Кира, дочь Павла Аллилуева. Когда через много лет после войны в разговоре зашла речь о Яше, Кира пылко воскликнула: «Яша – моя любовь!»
Нельзя сказать, что отношения между Васей и Светой были враждебными или натянутыми, хотя
