Владимир Ионов - Житие тщеславного индивида

Плакаты кандидатов расклеивались рядом, были прямой противоположностью и точно работали на Смирнова. Они как бы говорили: «Если кто и думает о нас, так это президент». Была и ещё одна особенность, говорящая в пользу Смирнова – он и его сопровождение передвигались по стране на «Жигулях», тогда как соперник ездил на более дорогих машинах. Мне казалось, что в те непростые годы это было очень важно. Зная, что большинство избирателей перебиваются «с хлеба на квас», я, например, настойчиво рекомендовал одному из своих нижегородских кандидатов в Государственную думу ездить на предвыборные встречи не на роскошном SAABе, что порождало даже не зависть, а злобу, а на чём-нибудь попроще.

Президент Приднестровья был в этом плане безупречен. Лишь однажды его поведение вызвало мой протест. Мы ехали на встречу с избирателями в одно из дальних сел республики. Дорога была достаточно узкой, а кортеж президента из трёх «жигулей» летел на предельной скорости и по середине дороги, сметая встречные машины на грязную обочину.

– Федор, мы потеряли за дорогу двадцать или больше голосов, потому что все, кого мы согнали с асфальта в грязь, проголосуют против Смирнова, – сказал я раздраженно начальнику штаба, когда доехали до места.

– Ничего ты не понимаешь, учитель, – отмахнулся тот. – Президента страны везем, должны уступать дорогу. А вдруг провокация? Потому и летаем на бешеной скорости. Ты со своими нравоучениями к Ельцину сходи – у него вся Москва встаёт, когда он только вздумает куда-то ехать.

– Сказал бы, если б довелось!

– Да ладно тебе! Ты лучше послушай, как Смирнов будет выступать. Речь у него не гладкая. Может, надо писать ему выступления?

Говорил Смирнов действительно ассоциативно, перескакивая с темы на тему, но достаточно напористо и этим держал внимание зала или улицы. Правда и мысль его крутилась лишь в узком круге тем: пережитая жестокая война за независимость и против орумынивания Приднестровья, необходимость добиваться признания республики, надежда на Россию в прорыве изоляции, вера в лучшее будущее края, одаренного природой и силой народного духа.

Точно об этом уже глубокой ночью он говорил мне и в интервью для «МН». Мне ничего не надо было записывать, потому что беды и боли республики я уже знал наизусть из бесед с другими людьми, с кем встречался не только в Тирасполе по предвыборным делам, но и в Бендерах, куда меня, узнав, что я из Нижнего Новгорода, пригласил директор местного авторемонтного завода. Он хотел, чтобы я пролоббировал на Горьковском автозаводе поставки сборочных комплектов «газели» для его предприятия. Как раз накануне нашего приезда в Тирасполь печать России и Молдавии говорили об открытии в Кишинёве филиала сборочного производства ГАЗа. А телевидение показывало, как на небольшой площади вазовского автотехцентра собирают первые легкие грузовики из узлов и деталей, присланных из Нижнего Новгорода. И всё это выдавалось как крупное достижение в экономическом сотрудничестве двух стран.

– В год при таких производственных площадях они соберут максимум сто машин, а я в месяц собрал шестьдесят «газелей», из комплектов, завёрнутых к нам из Венгрии, – с жаром и с тоской в голосе говорил пожилой директор. – При живом СССР мы были самым крупным авторемонтным заводом министерства обороны. Теперь у нас ветер гуляет по корпусам, а там на коленке отвертками крутят и трубят на весь мир.

Я написал об этом президенту ОАО «ГАЗ» Н.А. Пугину, сказав, что если где-то и можно создать настоящий филиал ГАЗа, так это в Бендерах на площадях, равных сборочному производству самого автозавода, и где сотни квалифицированнейших авторемонтников торгуют сейчас семечками и грецкими орехами.

Ответ получил уже в Нижнем. За подписью директора по развитию и маркетингу ОАО «ГАЗ» сообщалось: «В планах ОАО «ГАЗ» сотрудничество с авторемонтным предприятием г. Бендеры не предусмотрено». Всего одно предложение на подробное и проникнутое болью письмо! Я даже не стал звонить в Бендеры, чтобы спросить, отписали ли что-нибудь им. Мне было стыдно за Николая Андреевича Пугина, с которым столько лет знаком, которому столько раз помогал публикациями в центральной печати СССР и России. Горько и за себя, что не оправдал надежд старого директора и за то, что моя горячая просьба, оказывается, ни для кого и ничего не значит.

30. Крутой поворот

За сорок лет профессиональной работы в печати я редко писал столь отчаянные строки, какие получились из Приднестровья. Вот несколько фрагментов из статьи «Чей плацдарм?»:

«Трудно человеку жить непризнанным. Ты, вроде, есть, а тебя не замечают. Ещё труднее быть непризнанной целой стране. Тут окружающие государства как бы не замечают существования уже тысяч и тысяч людей, особенно если люди эти живут в мире между собой и чтят мир окружающих их народов.

«Горячая точка» СНГ начала 90-х годов – никем официально не признанная Приднестровская Молдавская Республика (ПМР) – живет очень трудно. И, прежде всего потому, что ещё никто не ответил, что же плохого в том, если 235 тысяч молдаван, 202 тысячи украинцев, столько же русских, 15 тысяч болгар, 13 тысяч евреев, 5 тысяч гагаузов, 2 тысячи немцев и 26 тысяч лиц прочих национальностей, говоря на родных языках, но при этом прекрасно понимая друг друга, хотели и хотят жить единой семьёй? А им пришлось отстаивать это их естественное право в боях с теми, кто пытался очистить берега Днестра от любых языков, кроме румынского. В боях жестоких. И не приди им тогда на помощь Россия, крови пролилось бы ох, как много! Но и от тех боев, что прогремели, остались почти тысяча могил и ещё больше искалеченных жизней. И раны эти ноют тем сильнее, чем дольше политики разных стран будут считать их напрасными, не признавая права приднестровцев жить своей республикой.

Непризнанность государства с 700-тысячным населением, неурегулированность отношений с Молдовой и двойственность таковых с Россией и Украиной заставляют эту маленькую республику ощущать себя плацдармом чьих-то злонамеренных интересов и все время быть начеку, держа в постоянной готовности вооруженные силы, пограничные службы и прочие необходимые на случай «часа Х» атрибуты. Это больно бьёт по карману всех без исключения слоёв населения Приднестровья…»

Дальше я писал о людях, загнанных в угол тем, что они не могут ничего ни продать, ни купить. И всё это, потому что кто-то блюдет дипломатический политес, продиктованный интересами, не имеющими ничего общего с потребностями конкретных живых людей.

Через пару недель получил газету, прочитал статью на полстраницы «МН», увидел под ней свою подпись и пришел в ужас: в материале не было ни единого моего слова, а тем более моей мысли о необходимости прорыва блокады вокруг республики, многонациональный народ и руководство которой уповают на Россию. В статье повторялись чьи-то домыслы о сепаратизме незаконного правительства Приднестровья, о его милитаристских наклонностях, с которыми пора покончить.