Точка и линия на плоскости - Василий Васильевич Кандинский
Через рвы перекидываются мосты; здесь и там валы ровняются с землею. Стены колеблются.
Найдется ли подземная сила, которая, наверное, теперь готовится к нападению на врага из-за угла, которой удастся изгнание «новшеств» – и временное укрепление старых стен так, чтобы по совести можно было сказать: «все благополучно»?
Или в самом деле скоро почувствуем вольный воздух? Ясный доступ в «Kunststadt München»?
Кроме международной выставки в Glaspalast, соединенной в этом году с Secession’ом (эта от времени до времени случающаяся встреча под одной кровлей «старого» и «нового» искусства – результат компромисса последнего с правительством), где многие смеются и немногие восхищаются большим холстом Ходлера – чуть не единственным действительно серьезным и крупным произведением этой, по обыкновению, чрезмерно обильной числом картин выставки, – кроме этой выставки, в помещении так называемой «Ausstellung München 1908» закрывается нынче специальная выставка восточноазиатского, преимущественно японского, искусства – «Japan und Ostasien in der Kunst». Покровитель ее, баварский принц Рупрехт, предоставил в ее распоряжение лично им собранные на Востоке многие удивительные по тонкости и глубине ксилографии, живопись и т. п. Берлинские, Кёльнский музеи и очень многие частные лица приняли участие своими коллекциями, занявшими до двадцати комнат: огромное количество ксилографий, начиная от примитивов, полихромированных рукою контурных гравюр, собрание крупной и мелкой скульптуры, живопись (Китай с XII в.), книги, художественная промышленность. Целая комната отведена ксилографии пейзажа, здесь, рядом с чисто восточным даром соединять мельчайшие детали в один общий аккорд, находятся пейзажи необыкновенной широты и отвлеченности в трактовании формы и красок, до корня подчиненных своеобразному, полному чисто художественного темперамента ритму. Как опять и опять делается многое, многое ясным в западном искусстве, когда видишь эти бесконечные по разнообразию, но подчиненные и соединенные в корне общим основным «звуком» произведения Востока! Нет на Западе этой общей «внутренней ноты». Да ведь и не могло бы быть, потому что мы ушли, по скрытой от нас причине, от внутреннего к внешнему; но быть может, вовсе уже не так долго ждать и в нас проснется этот странно смолкший внутренний звук, который, звуча по-западному в самой глубине, невольно проявит родственный Востоку элемент, как в самом корне всех народов, в самой сейчас неясной глубине глубин его души пусть нам нынче неслышно, но все же звучит один общий звук – звук души человека.
Мюнхен. 3 октября 1909
Письмо из Мюнхена (II)[164]
Чтобы увидеть мюнхенскую толпу, не следует ходить на художественные выставки. Особенно в несезонное время, когда приезд путешественников падает до минимума. В это «мертвое время» обычная малочисленная публика выставок – художники, учащаяся молодежь (только не студенты-корпоранты), небольшая кучка действительных любителей и меценатов да редкие случайные посетители. Только за последние годы примкнула к этим группам незначительная часть мюнхенской элегантной публики, впрочем по большей части – не местного происхождения. Этот новый элемент доставляет теперь значительный процент выставочных посетителей и, что особенно интересно, посетителей, приносящих с собою внимательный интерес к искусству.
И все-таки пусты выставочные залы в несезонные месяцы.
Каково же было удивление мюнхенцев, когда в последнее воскресенье в течение трех часов на одной из выставок перебывало более 200 человек.
Случай этот произошел в «Moderne Galerie», отдавшей свой обширный нижний зал (выдержанный в очень простом, спокойном стиле) Новому художественному обществу Мюнхена, о котором я вскользь упомянул в первом моем письме. Всего – 138 работ, считая графику и малочисленную скульптуру.
«Кто хочет доставить себе „наслаждение“ совершенно особого рода, тому достаточно посетить „Moderne Galerie“ Танхаузера, в новом Arcopalais. Если он, потрясенный первым впечатлением, не обратится сейчас же в бегство, насколько хватит ног, то, смотря по темпераменту и вкусу, он или начнет страшно браниться, или кататься по полу от смеха, или же – к сожалению, и такой случай возможен – он остолбенеет от удивления и, ослабев от восторга, упадет в одно из стоящих в зале удобных плетеных кресел. Причиной такого необыкновенного возбуждения является основанная весной и выступающая здесь впервые Neue Künstler-Vereinigung-München…» Так отзывается об этой выставке один из здешних критиков, поддерживаемый до сих пор всеми своими коллегами.
И вот действительно, смотря по темпераменту, в разной степени и форме вырываются у публики выражения злобы, издевательства и обиды. Тычут пальцами в картины, употребляют самые энергичные и несалонные выражения, и, как говорят, некоторые даже… плюются. Любезный и храбрый собственник выставочного помещения наслушался немало всяких «слов» и даже полуофициальных «замечаний» от «особ». Но он не теряет еще мужества и философски спрашивает: «Кто же мог ожидать чего-нибудь другого? Разве не то же самое было хотя бы на первой выставке Ван Гога?»[165] Но тому же Танхаузеру удалось услышать и единичные, но горячие поздравления и приветствия за «действительно серьезную и сильную выставку». С такими одобряющими словами обращались к нему люди и серьезного влияния, и крупного имени, хотя (преимущественно) в прямом отношении к искусству не стоящие. Но разумеется, и среди обычной публики находится все же известное количество смотрящих долго и внимательно, даже с явным напряжением мысли, и приходящих для таких осмотров по нескольку раз. И опять-таки я подчеркну, что сюда-то главным образом и относится элегантная часть публики, то есть элемент нетуземный. Это впечатление получается у многих. «Вот посмотрите, – говорил мне один тоже нетуземный, но многие годы живущий здесь немец, известный скульптор и очень беспокойный человек, – вот посмотрите! Сколько стало селиться в Мюнхене пришлых: вся физиономия его меняется, хотя и медленно. А вдруг возьмет Мюнхен да и проснется!»
Жаль, конечно, что нельзя «учесть» производимого этой выставкой впечатления. Мнение прессы, а также и частные письма, которые пришлось получить мне лично по поводу этой выставки, продукт впечатления, полученного профессионалом, то есть в огромнейшем большинстве случаев человеком, чувство непосредственности которого заглушено всякими «знаниями», предвзятостью и невысказанной боязнью что-нибудь встретить непонятное, где
