Точка и линия на плоскости - Василий Васильевич Кандинский
Что касается самого Мюнхена, то нужно прежде всего отметить молодого художника Цихтенбергера, выставляющего только второй раз.
Его редкая любовь к «живописи» попала на благодатную почву удивительно тонкого чувства меры и ясного понимания смысла красочного пятна. Его интерьеры, чистые образцы интимной живописи, – источник наслаждения для настоящего гастронома краски. Из молодых же очень интересен Экстер, который оставил свой стиль «Jugend» и обратился больше к живописной стороне. Франц Штук дал, кроме обычных за последние годы «продажных» голов и портретов, большой двойной портрет: сам он стоит в своей мастерской перед большим, еще нетронутым холстом и как бы готовится писать стоящую перед ним жену. Уде, Хаберман, Замбергер, Кайзер, Беккер, Келлер, Ройтлинген и из молодых Шрамм, Янк, Винтерниц не изменились ни на волос. Думается, что они могут теперь писать и с завязанными глазами.
II
Годичная выставка Glaspalast
Огромное здание, соединяющее в себе 75 разной величины зал, так тщательно загорожено внутри от света, что, бродя в этом лабиринте в пасмурный день, спрашиваешь себя: зачем строили его от фундамента до крыши из стекла? Но легче спрятаться в стеклянном здании от солнца, чем закупориться в нем в наши дни от «свежего воздуха» в искусстве.
В последнее время (особенно в последние полтора-два года) в среде Künstler-Genossenschaft пошли недоразумения и раздоры, главным образом вследствие неправильных действий и небрежности жюри. Многие, даже старые члены-профессора вышли из состава общества и пробуют пристроиться со всеми своими горными видами, оленями и тирольцами в молодые общества и в случае неудачи (более чем частой) выставляют в художественных магазинах. Вместо Ленбаха на президентское кресло посажен «известный маринист» Петерсен. Однако все эти внутренние переустройства ничем не отразились на внешнем виде выставки самой Künstler-Genossenschaft.
Несмотря на необыкновенную свою производительность, старейшее мюнхенское общество уже не могло бы наполнить собою всего здания и вешает на дверях некоторых зал табличку «Geschlossen»[161]. Оно призывает себе на помощь своих близких по духу собратий других немецких городов и даже иностранцев и отводит им в этом году 16 зал. С другой стороны, и возникающие в Мюнхене молодые общества (последнее – Vereinigung für graphische Kunst) с удовольствием берут себе отдельные залы, предлагаемые им по настоянию принца-регента, обеспокоенного падением «родового начала» в искусстве. Кроме только что названного, еще два таких же общества (Scholle и Luitpold-grouppe) получили в этом году 19 зал. Трудно описать то ощущение, которое испытываешь при подчас неожиданном переходе из залы, увешанной «добросовестными» и «старательными» пейзажами, жанрами и портретами, в залу, где видишь картины, лишенные всякой старательности: будто кнутом хлестнет по глазам! Иногда вы даже сразу не скажете, красиво ли это, как в жаркий день, вскочив в свежую воду, не можете сразу определить, насколько холодна вода. Иногда, наоборот, эта нестарательная зала кажется вам необыкновенно красивой, и надо некоторое время, чтобы разобрать, что́ тут действительно хорошо и что только таким показалось. Особенно сильно это впечатление от зал группы Scholle.
Захватывающе сильный контраст между огромным белым пятном (белый диван, на нем совсем белая дама с белым лицом и волосами, белая же борзая собака) и узкой полосой темного моря цвета индиго, между серым небом, по которому тянутся темно-серые же облака в форме огромных диких гусей, и ярко-желтой клеткой с желтой канарейкой, висящей как бы на самом небе, – таково одно из панно для музыкальной комнаты Фр. Эрлера. Скучный и грязный в своих портретах, этот молодой еще художник слишком эффектен и насильственно оригинален в картинах. Иначе, конечно, не может и быть: раз художник видит природу так бессильно и вяло (в портретах), ему приходится выдумывать свои задачи, не имея истинной почвы под ногами; лишенный необходимой связи с первоисточником, он должен строить свой дом «на песке». Я слышал, что упомянутую вещь Эрлер написал в неделю, перед самой выставкой. Это сообщается то с уважением, то с восторженным удивлением. Но я не знаю, чему тут радоваться… Бёклин говорил, что истинная картина «должна представляться как бы огромной импровизацией». Позволю себе прибавить, что при этом совершенно безразлично, создалась ли эта истинная картина в восемь дней или в восемь лет. Я принужден остановиться на этом обстоятельстве потому, что в последнее время в Мюнхене все больше дорожат «быстротою производства». Чтобы под нее подделаться, художники беспорядочно нагромождают кучи красок и кладут эти краски какими-то необыкновенными закорючками. И в этом будто бы сказывается темпераментность. Нет ничего противнее и вреднее таких технических насильственных мод. Искренний темперамент не подделать никакими приемами. Он сказывается сам и надолго приковывает к себе внимание. Этим редким качеством отличается другой участник Scholle, Эйхлер. В его вещах обыкновенно искренняя поэзия идет об руку с тонким и добродушным юмором; они не выдуманы, а возникли в нем сами из чистой любви к природе. В жаркий день по краю холма, в тени густой листвы деревьев, идут четыре пожилых господина с сюртуками, переброшенными на руку, со сдвинутыми на затылок шляпами, за лентами которых воткнуты сосновые ветки. Внизу, в залитой солнцем долине, крестьяне убирают сено. Вальтер Георги занял целую маленькую залу фризом, приспособленным для печатания в простых красках и построенным на сочетании белого, серо-зеленого, светло-желтого и бледно-лилового тона. Это – различные осенние пейзажи, иногда с одной или двумя маленькими фигурами: большой белый дом вдали на холме, перед ним парк, смешанная листва которого переходит к одному краю в большое светло-желтое пятно, длинный серый
