Точка и линия на плоскости - Василий Васильевич Кандинский
Вот какие чудеса происходят, когда критики второй категории начинают щеголять своими познаниями западного искусства!.. Художников они охотно обвиняют в художественной безграмотности. Ну что же! Взявший меч от меча и погибает!..
Когда дело доходит до терминов, которые так украшают статью, дают ей столько вескости и апломба, то критики щедрою рукою сыпят такими словечками, как «сочно», «широко», «воздух», «задние» или «отдаленные планы», «формы», «рисунок», «перспектива» и т. д. Тот же г. Си-в берется решительно судить художников в области хотя бы того же рисунка. И у этого же г. Си-ва мы находим следующее восхитительное по наивности место: «Фигура крестьянина кажется слишком короткой… и это отчасти, как нам кажется[158], происходит оттого, что изгиб тела, которое опирается на забор, мало чувствуется от отсутствия теней в нижней части фигуры». Г. Си-в, уже года и года пишущий об искусстве, должен бы, кажется, знать, что изгиб тела определяется не тенями, а именно тем рисунком, о котором он так любит говорить. Голый контур даже есть вполне достаточное средство для выражения всякого движения, и «тени» здесь ни при чем. Могу уверить критика, что и нижеследующие его отзывы и выражения доставляют немало развлечения и удовольствия художнику: «Большая картина г. Порецкого „Мавзолей Тамерлана“ представляет интересный тип среднеазиатских купольных построек», «в пейзаже мало чувствуется глубина планов», не говоря уже об этюдах и картинах В. В. Верещагина, у которого «и в карандашном рисунке выбраны типы, полные этнографического и психологического интереса», «картина… мало представляет психологического интереса, потому что изображенные китайцы обращены спинами к зрителю». Психология, археология, этнография! Но при чем же здесь искусство? Интересно бы слышать мнение критики хотя бы о Тициане, но, конечно, мнение, основанное на собственном художественном образовании, а не почерпнутое из Энциклопедического словаря.
Увы! Гг. критики прибегают и к этому источнику, сдабривая его полезные сведения своими мыслями. Но вот именно это стремление сказать и свое словечко коварно обнажает бездну художественной безграмотности ценителя искусства. Уже упомянутый г. Антонович стал именно на этот скользкий путь, желая уяснить себе, а главное – своим доверчивым читателям, импрессионистское направление в искусстве. В какие дебри забрался критик, следуя этому пути, увидит каждый, хотя бы и слегка причастный интересам живописи. Вот что пишет г. Антонович: некоторые французские художники «освободились от странностей техники (курсив г. Антоновича) импрессионизма первых дней, вроде причудливого колорита, зеленого воздуха, голубой растительности и прочих нелепостей». Когда же мы освободимся от таких нелепостей, где колорит, воздух и растительность называются… техникою?
Я думаю, что сделанных мною выписок для характеристики художественной безграмотности многих русских критиков, их беспримерной смелости и самодовольства вполне достаточно. Если же читателю покажутся мои утверждения малообоснованными, то прошу его прочесть целиком любую статью любого из названных рецензентов: там он найдет столько любопытных примеров, подобных приведенным, что не раз спросит себя в недоумении: верить ли глазам своим?..
В заключение я укажу на то, что с легкой и невежественной руки Макса Нордау «художественные» рецензии переполняются указаниями на болезненность новой школы в искусстве, на психическое расстройство современных художников, которых гг. критики остроумно предлагают поместить в кунсткамеры, паноптикумы и сумасшедшие дома. Особенно много таких лестных пожеланий высказано по адресу последней выставки Товарищества московских художников, чем последние в значительной мере должны быть обязаны Г. И. Россолимо и его лекции «Искусство, больные нервы и воспитание». Я был лишен удовольствия слышать ученого лектора и только по краткому сообщению газет узнал, что д-р Россолимо в своей речи «обрисовал все роды искусства, выяснил разнообразие процессов творчества… и пришел к заключению, что это новое искусство – не что иное, как продукт творчества болезненного ума… дегенератства». Спасибо д-ру Россолимо, который, «заканчивая свой в высшей степени интересный доклад, сказал, что лечить искусство, конечно, нельзя». Это, конечно, очень жаль. Интересно бы видеть в руках такого знатока «всех родов искусства» и, наконец, д-ра медицины, открывшего притом «все разнообразие процесса творчества», таких хотя бы «дегенератов», как Штук, Тома, Ленбах, Бёклин! И какая бы была у названного психиатра практика: художники, скульпторы, открывающие уже много лет огромные выставки нового искусства, все немецкие Secession’ы, профессора академии, архитекторы, здания которых покрывают теперь Европу, композиторы, наполняющие целые программы концертов, все эти moderne Meister, artistes modernes прекратили бы свои бесчинные творения, сидели под крепким замком колоссальнейшего «желтого дома» и были в полном распоряжении лектора, которого публика «наградила аплодисментами».
«Все свободны, – говорит великодушный г. В. Г., – и художник, и критик, и публика». Так пусть и я воспользуюсь этой свободой и скажу всем поименованным критикам и толкователям современного искусства: вы – наги! Прикройте наготу вашу или сидите дома, ибо без одежды выходить на публику стыдно… Этими словами я только взываю к стыду гг. критиков, который все же, думается, должен у них быть.
Корреспонденция из Мюнхена[159]
I
Международная выставка Сецессиона
После некоторых внутренних неурядиц и столкновений молодых членов Сецессиона со «стариками» (в число которых отнесен уже и Ф. Штук), а быть может, главным образом вследствие начавшейся конкуренции с Берлином из-за титула «Kunststadt» руководители и заправилы мюнхенского Сецессиона, очевидно, решили в этом году постараться.
После блестящего начала и сравнительно быстрого успеха у наиболее художественной части публики выставки Сецессиона как-то вдруг поблекли. В каталогах по-прежнему стояли те же возбуждавшие живой интерес имена местных художников, а между тем казалось, что по стенам висят «те же», уже давно виденные вещи, только как бы полинявшие, – вещи, исходная точка которых вследствие буквального повторения утеряла блеск свежего замысла, в которых темперамент заменился «приемом». Одним из отрадных исключений в этом случае являлся Людвиг Гертерих, который, вопреки своему профессорству, с беспокойством, свойственным большей частью только молодому художнику, отворачивался от своего «успеха» и ставил себе постоянно новые задачи. В то же время Сецессион перестал искать и привлекать на свои выставки иностранцев (ведь ему в свое время был обязан Мюнхен «открытием» шотландцев, русских и скандинавов); в нем стал мало-помалу, из года в год сильнее застаиваться чисто местный Сецессионный воздух – воздух «новой академии».
Благодаря этому начавшемуся застою Мюнхен (die Kunststadt München) лишь в этом году в первый раз видит у себя Зулоагу. Организаторы выставки позаботились достать у Бременского художественного общества известный, кажется, всему свету портрет актрисы Консуэло (см. репродукцию в «Мире искусства», 1901 г., № 8–9). В первый же раз мы видели в Мюнхене А. де ла Гандара, приславшего портрет президента парижского совета Эскюдье и «Спящую молодую женщину» – вещи, отличающиеся спокойной величественностью и серьезностью рисунка и простой живописи. Сецессион дает
