Точка и линия на плоскости - Василий Васильевич Кандинский
Так, такой великий писатель и выдающийся художник пера, как граф Л. Н. Толстой, представляет из себя «одного из толпы» в живописи. Потому что только совершенно чуждый живописи человек может определять цели художника так, как это делает он в своей книжке об искусстве: художник есть человек, который отдает свою жизнь тому, чтобы уметь нарисовать (!) все, что ни попадется ему на глаза[154]. Это только то мнение о задачах художника, в котором пребывает огромное большинство публики. И только ничтожному и неизвестному меньшинству этой публики художник может и хочет показать те богатства, которые человеку дарит природа, и те сокровища, в которые могут быть превращены эти даровые блага природы талантом и знанием. Это меньшинство публики может увеличиваться более или менее быстро. Увеличение этой избранной группы людей зависит в значительной мере от того, находятся ли такие люди, которые по особой любви к искусству отдают много времени и труда изучению искусства, которое существует уже так давно, в котором сделано так много, что знакомство даже с самым существенным требует много серьезной работы. Эти люди должны: 1) уметь найти ценное в работе того или другого художника и 2) указать это ценное другим – открыть слепым глаза. Понятно, что для выполнения уже первой задачи надо обладать особым острым художественным чутьем, нужно иметь особые глаза, уловляющие особую, благородную, а не пошлую рыночную красоту, особые нервы, которые способны созвучать лишь истинно прекрасному. Эти люди должны уметь понимать то, что художник берет из природы и силою своего таланта и знания очищает от ненужных примесей, претворяет в художественное произведение. Эти-то люди и имеют право на имя критиков. Есть эпохи, когда художники сразу открывают целые новые области красоты в природе, которых не видели их предшественники, и, пораженные ими, стремятся с особою силою выделить эти новые перлы из общей массы природы, чтобы показать их и другим. И в эти эпохи уметь оценить труды художника является делом еще более сложным, нежели обыкновенно: тут нужно еще больше чутья, еще острее глаз, еще впечатлительнее нервы. А потому эти эпохи так же почти трудны для критиков, как и для художников. Уже не в первые дни такой именно эпохи живем и мы.
Серьезный и полезный критик не может, как было уже сказано, ограничиться лишь оценкою явления, так как на его же обязанности лежит сделать это явление доступным менее чутким людям, объяснить его другим. Почувствовать хорошее, полусознательно оценить прекрасное может каждый чуткий человек, но внести в свое чувство элемент сознательности и понимания – более трудная задача, для разрешения которой необходимо знание. Только обладающий в должной мере острою чуткостью и знанием может быть критиком, только такой критик может быть желателен и полезен.
Посмотрим же теперь, насколько удовлетворяют этим двум необходимым требованиям гг. русские критики (в преобладающем большинстве). У меня под руками небогатый материал, состоящий почти исключительно из «критических статей», помещенных в разных, главным образом московских, изданиях за этот новый год нового века. Но право же, не стоит труда собирать этот материал, особенно дорожить его полнотою, когда две-три выписки так бесконечно характерны[155]. Был в старину, как говорил Андерсен, странный король: воображая, что он облечен в пышные одежды, он нагишом шел по улицам, и толпа приветствовала его и восхваляла его одежды. И все это случилось только потому, что хитрыми людьми, укравшими весь дорогой материал для одежды короля, было сказано, что лишь глупец не может видеть этих, ими будто бы сделанных, несуществующих одежд. И есть, скажу я, опираясь на свой материал, и ныне люди, которые убедили других, что они с ног до головы покрыты доспехами знания и чувств, которые ходят также нагишом и также самодовольно выслушивают почтительные приветствия толпы. Одни из них ничем не прикрывают наготы своей, другие стыдливо навешивают на себя лоскутки случайно пойманного знания, мимоходом уловленных терминов, имен и определений. Не пора ли снять эту маску с маститых и еще не маститых ценителей искусства и открыть этот старый обман? Я это сделаю сначала с одной группой – с критиками вовсе нагими. А потом и с другой – с теми полунагими, на которых болтаются жалкие лоскутья пустых слов.
Критики нагие ограничиваются почти исключительно воспроизведением в печати так называемых «громких восклицаний публики». Если бы они не сами сочиняли на досуге эти восклицания и только ими и ограничивались, то их донесения были бы не лишены интереса, как и всякая добросовестная репортерская заметка. Но к сожалению, они чувствуют себя авторами, а так как не могут сказать ничего путного, то поневоле должны ограничиться целым потоком дешевых, изношенных острот, quasi-сатирических описаний и… просто бранью. Эти авторы не стесняются притом совершенным незнанием самых обыденных терминов и жестоко путают их. Разные гг. «Не-фельетонисты», «Буквы» и т. д. и т. д. самым наивным образом смешивают, например, понятия рисунка и живописи; они говорят, имея в виду живопись: «художник нарисовал этюд», и им ничего не стоит сказать о карандашном рисунке, что он «написан». Они здесь и там наставят таких словечек, как «экспрессия», «перспектива», «дальний план», «колорит», «сочная кисть», и думают этим скрыть свое невежество от знающих дело людей. После этого, если речь идет о современном движении в искусстве, они вставляют для пикантности пару «декадентских» стишков (непременно «фиолетовые руки на эмалевой стене», «О, закрой свои бледные ноги», «Черви черным покрывалом» и т. п.). За этим еще пара «острот», образцы которых, право, даже приводить совестно; так, какой-то г. Божидаров сочиняет остроту каких-то «почтенных любителей живописи»: «Идем (с выставки)… и вот так на прохожих все натыкаемся: были сейчас на выставке в музее – „глаза занозили“». Не правда ли, как это мило? Тот же г. Божидаров, недовольный способом развешивания картин, выражается так: «Их художественный канкан прямо-таки приходится смотреть вприсядку». На этого г. Божидарова очень трудно угодить: одна выставка ему кажется слишком беспокойной,
