Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц - Г. И. Ржевская
Слово Principale становилось самым позорным ругательством, клеймом на репутации воспитанницы, и лишь долгим временем и безукоризненным отношением к товариществу могла она смыть его. Мало-помалу слово это исчезало с языка воспитанниц и с переходом в большой класс сдавалось в архив. В большом классе Principales не существовало, и маленький класс, переходя в большой, оставлял в наследство своим преемницам этот скверный тип, в лице бывших подруг, остающихся за малолетством в маленьком классе. Временщицы был другой и постоянный тип. Principales создавались самими институтками, а временщицы были фаворитки классных дам, которых они отличали, баловали и проч. Временщицы менялись, потому что каприз зачастую руководил их выбором и каприз же возвращал возвеличенную ученицу к прежнему ничтожеству. Временщицы были неприятны подругам отрицательным, так сказать, образом, как бельмо, нарушавшее институтское равенство. Положительных неприятностей они не доставляли. Еще в маленьком классе была опасность, что роль временщицы столкнется с ролью Principale — ну и тогда беда, да и только. Дортуар наживал такого тирана, что Боже упаси! Но в большом классе этой опасности не существовало, да и, кроме того, к этому времени успевали сложиться понятия о честном и справедливом, товарищество успевало сплотиться и выдвинуть из себя наиболее достойных и умных, которые приобретали влияние, становились первенствующими в силу действительного превосходства и задавали тон общественному мнению. В большом классе не только не могла быть страшна какая-нибудь отдельная личность из воспитанниц для институтской массы, но даже сама классная дама теряла свой грозный prestige. Уже в конце третьего года классные дамы обыкновенно спускали тон. Все мягче становились они, все чаще раздавалось: «Vous voilà bientôt grandes, mesdemoiselles!»76 И действительно. С переходом в большой класс дамы по большей части переходили из мажорного тона в минорный.
Три силы существовало в институтском мире: красота, хорошее ученье и острый, как бритва, язык. Если ты красива, то институтки станут щадить и баловать тебя; если ты хорошо учишься — станут уважать, а если у тебя острый язык, то будут бояться. Институтки делили всех воспитанниц по наружности на четыре разряда: красавица, миленькая, ничего и уроды. Всякая новенькая общим приговором причислялась к какому-нибудь разряду. Совещания по этому поводу происходили вслух, громко, при самых заинтересованных в деле. Говорилось обыкновенно: «Mesdames давайте считать, кто у нас красавицы, уроды и проч.». Затем произносились имена, поднимались споры, приводились доказательства, и наконец порядок устанавливался. Это было до того просто, что ни красавицы не гордились, ни уроды не обижались, да и обиды не подразумевалось в этом — лицом и некрасивостью никогда не попрекали, — просто констатировался факт. Конечно, сам факт, что они уроды и признаны таковыми общественным мнением, не мог быть приятен бедным уродам, но так как не в их власти было его поправить, то большинство философично относилось к нему77. Замечательно также, что красавицы, признанные общественным мнением, редко бывали тщеславными или кокетками. Напротив того, они привыкли к своей славе и тоже относились к ней просто и философично. Разряды «миленьких» и «ничего» гораздо больше поставляли кокеток, тайно тщеславившихся своей наружностью и носившихся с нею, несмотря на то, а может, и потому самому, что ими никто не восхищался. Институтская кокетка отличалась особой походкой, перетянутой талией, платьем, более длинным, чем полагалось, пелеринкой, спущенной с одного плеча, и залысенными, как у нас говорилось, волосами, т. е. счесанными со лба, между тем как им полагалось низко спускаться на лоб; и другими нарушениями обязательных правил костюма. За это они подвергались постоянным нахлобучкам. Платья укорачивались, корсеты распускались, пелеринки перетягивались на место, волоса приводились в надлежащий вид, но кокетки не унимались и, глядишь, опять устроят себе недозволенную внешность.
В маленьком классе, когда царствовал еще некоторый хаос в понятиях и преобладала грубая, так сказать, физическая сила, хотя проявление ее и не выражалось ручными расправами, раньше всего выдвигались острые языки, называвшиеся на институтском наречии бранчушками.
Бранчушка не только не спустит никакой обиды, но сама норовит всякого обидеть. Бранный лексикон был не особенно велик и задорен не столько по форме слов, сколько по выразительности, с какой они изрекались, и ядовитому смыслу, который в них влагался: противная, гадкая, отчаянная, мальчишка, mauvais sujet, vilaine, sotte79. Вот, кажется, и весь перечень бранных слов, но надо было слышать, с каким ехидством они произносились, какие иносказательные велись речи, исполненные ядовитых шпилек и намеков! Подмечались самые слабые стороны, отыскивались больные места, и в них-то беспощадно билось, так что истязаемая, бывало, вертится, как на жаровне с горящими угольями.
Bons sujets79 назывались воспитанницы, которые хорошо вели себя и которых характеризовало этим словом само начальство, ставившее поведение превыше всего. Это слово не пользовалось симпатией воспитанниц и никогда не прикладывалось ими к институтке, хотя бы и хорошо поставленной во мнении начальства, если она вместе с тем уважалась и товариществом.
Хорошее поведение вообще уважалось и товариществом, потому что давало право на уважение начальства, так сказать, позволяло сохранять с ним чувство собственного достоинства, но bon sujet на языке воспитанниц значило отчасти, что воспитанница хватает через край, не держится только институтской формалистики, а старается отличаться перед начальством, выставляется вперед, заискивает, а это не терпелось.
Mauvais sujets считались воспитанницы небезукоризненного поведения; к ним обыкновенно принадлежали задорные, беспокойные личности, которые нарушали иногда дисциплину, но с товариществом по большей части ладили; между ними зачастую попадались честные, великодушные натуры и таковые, несмотря на порицания начальства, хорошо стояли во мнении товарищества.
Отчаянными считались отпетые личности, нагло ленившиеся, плохо учившиеся, не по недостатку способностей, а так себе, зря, и постоянно нарушавшие дисциплину, да и с самим товариществом большею час-тию бывавшие на ножах. Такие обыкновенно презирались.
Подлизушками назывались подленькие натуришки, которые заискивали и принижались перед всем институтским миром, перед начальством и перед товариществом. Личности трусливые, без собственного мнения и без всякого чувства собственного достоинства.
Кусочницами были те, которые имели привычку выпрашивать гостинцы и вообще клянчить и, кроме того, взимали дань за каждую услугу, которую от них требовали. Мена у нас процветала и не считалась делом предосудительным, но только под условием обоюдного согласия, причем предложение вознаграждения должно идти с той стороны, которая чего-нибудь просила.
Например, если говорилось:
— Mesdames! кто хочет со мной меняться? Я дам тетрадь бумаги, а мне дайте
