Лев Лещенко - Апология памяти

Что тут скрывать, ведь с той поры, когда спонсором отечественной культуры являлось само наше государство, много воды утекло, мир был перекроен не единожды. Кто должен был взять на себя заботу о талантливых молодых певцах, музыкантах, танцовщиках в ситуации полной неспособности власти осуществлять эту опеку? Все, на что было способно тогдашнее Министерство культуры Российской Федерации, — это созывать нас, деятелей искусства, на бесконечные совещания, на которых ничего не решалось. Министр культуры Евгений Сидоров оправдывал это тем, что, дескать, на развитие культуры из госбюджета у нас отпущено всего лишь… три сотых процента! Отсюда вопрос — как же в таком случае Министерство культуры собирается влиять на средства массовой информации, не находящиеся под его патронажем? Или, может быть, сейчас уже никто ничем и никем в сфере культуры не управляет и каждый сам по себе? Но тогда в чем состоит роль и предназначение Министерства культуры вообще? Как, какими средствами новая российская государственность намерена утверждать в общественном сознании новую идеологию, когда таковая наконец у нас появится? Вопросы, вопросы… Но жизнь, собственно, и представляет собой всего лишь ряд вопросов, по мере разрешения которых и осуществляется прогресс. То есть в полном соответствии с законом выживания успеха добивается лишь тот, кто умеет найти на них верные ответы. И горе тому, кто ответит неверно.

Владимир Винокур

В 1969 году Володя Винокур явился на приемные экзамены в ГИТИС, как до этого и я, в солдатской форме, в этом наши с ним судьбы достаточно сходны. Мало того, он точно так же пытался поступить в ГИТИС до армии, но безуспешно, в результате чего ему пришлось три года прослужить в Ансамбле песни и пляски Московского военного округа. А в этот раз он сразу же попал в поле зрения нашей студенческой «коридорной кафедры», состоявшей из старшекурсников. В мою бытность ее возглавляли такие известные в будущем певцы, как Владислав Пьявко, Сергей Менахин и Алик Тучинский.

Наши добровольные обязанности заключались в том, что мы посещали все творческие вечера, проходившие в ГИТИСе по вторникам, садились там в задние ряды (так как передние, естественно, были заняты педагогами), давали свои собственные оценки выступающим на сцене студентам и уже на основании этих оценок делали свои выводы и рекомендации. И хотя все это происходило на полушутливом, полусерьезном уровне, последствия таких дружеских советов могли быть весьма дельными. Так, скажем, ни один педагог по вокалу никогда не скажет своему коллеге, что занимающийся у него студент заметно регрессирует, теряет голос, а потоку не лучше ли тому студенту поменять методику, а заодно и педагога. А мы, студенты, народ прямой, не стесняемся говорить откровенно. Нечто подобное, кстати, случилось и со мной, когда я, проходя курс обучения у Павла Михайловича Понтрягина, стал чувствовать что-то неладное — мой голос потускнел, утратил силу, начались проблемы со связками и так далее. Тогда-то «верхушка» нашей «коридорной кафедры» во главе с Владиком Пьявко и заявила мне со всей определенностью: «Лева, тебе нужно срочно менять педагога. Мы все помним, как ты здорово пел в начале курса, и видим, что с тобой теперь. Нам кажется, что методика Понтрягина тебе не подходит, тебя неправильно «ведут». И это, между прочим, возымело действие… А когда о том, что у меня сильно потускнел голос, мне говорил руководитель нашего курса Георгий Павлович Ансимов, я этому серьезного значения не придавал. Так что студенческая «коридорная педагогика» — великое дело, там тебя оценят по гамбургскому счету, безо всяческих скидок.

Со временем, став старшекурсником, я приобрел в «коридорной кафедре» немалый вес. И когда наше внимание привлек молоденький парнишка в военной форме, ему, можно сказать, крупно повезло — значит, было в нем нечто привлекавшее внимание. Останавливаем его, спрашиваем, стараясь сохранять строгое «педагогическое» выражение лиц:

— Эй, паренек, а ну-ка иди сюда! Поступать собираешься?

Он отвечает:

— Да.

— А на какой факультет?

— Хочу на музкомедию.

— Ага, значит, поешь и танцуешь… А как тебя, кстати, зовут?

— Володя Винокур.

— Ну что ж, идем, Володя Винокур, на консультацию, прослушаем тебя. Посмотрим, на что ты годишься.

Естественно, нам было интересно знать, кто идет нам на смену. Завели мы его в один из учебных классов и устроили экзамен по полной программе — пришлось ему петь, танцевать и читать басню. Когда Володя явился уже на настоящий экзамен, Понтрягин его спрашивает:

— Послушайте, Винокур, а вы разве были у нас на консультации?

Володя честно отвечает:

— Был!

Понтрягин недоумевает:

— Что-то я вас, извините, не помню. Видимо, пропустил… Ну ладно, давайте пойте. Что там у вас?

В этот момент нам, членам «коридорной кафедры», понадобилось зачем-то заглянуть в аудиторию. Понтрягин повышает голос:

— Лещенко, немедленно закройте дверь! Вы что, не видите, идет экзамен? Ходят тут, понимаешь…

То есть возникает ситуация, как бы один в один повторяющая эпизод из известного фильма «Приходите завтра». Но думаю, это не мы, студенты, «разыгрывали» сцены из фильма, а, напротив, авторы картины использовали в своем сюжете столь типичную для творческого вуза ситуацию. Изображать из себя умудренных педагогов перед робеющими абитуриентами было для нас истинным удовольствием. Володя, по его признанию, сразу же понял, в чем дело, но обижаться не стал, и впоследствии мы с ним часто со смехом вспоминали этот случай.

Но ГИТИС предоставлял старшекурсникам и вполне легальную возможность поучать новичков, делиться с ними кое-каким уже накопленным артистическим опытом. Так, четыре человека с нашего курса, помимо меня, еще в институте начали работать в Театре оперетты. И потому с высоты своего положения на встречах с «молодняком», специально для этого устраиваемых, мы охотно просвещали ребят по части актерской жизни, рассказывали, что их ждет впереди. А проще говоря, выпендривались перед ними как могли. Я даже пару-тройку раз приглашал целую компанию первокурсников в ресторан угоститься за мой счет. Для них это, конечно, было верхом шика и необычайно льстило их самолюбию. Ну а я мог иногда позволить себе такое, потому что, во-первых, начинал прилично зарабатывать, а во-вторых, и цены в тогдашних советских ресторанах были вполне терпимыми. Но дело было, разумеется, не в угощении, а в моем доброжелательном к ним отношении и готовности всегда помочь.

И тут самое время ответить на вопрос, который нам с Володей Винокуром постоянно задают уже на протяжении двадцати с лишним лет, — где истоки нашей с ним столь долгой дружбы. Ну что тут ответить? Разве есть какой-то «рецепт» дружбы? Все было как обычно — день за днем, месяц за месяцем, год за годом незаметно складывались поначалу просто приятельские, а затем уже и дружеские отношения. Но была тому еще одна причина. Да простят меня некоторые из Володиных однокурсников, но он уже тогда выделялся среди них своим ярким артистическим дарованием, и знал это. Поэтому, очевидно, когда я уже был достаточно известным опереточным артистом, а Володя еще только студентом второго курса, нас с ним вместе пригласили на актерские пробы в музыкальную картину режиссера Владимира Гориккера «Звезда экрана». Меня пробовали на роль героя, а Володю — на простака, так как фильм представлял собой нечто вроде мюзикла или опереточной истории. И хотя нас с Володей на роли не утвердили, это было для нас лишним поводом пообщаться, поближе приглядеться друг к другу. Затем начались наши с Володей периодические встречи на различных гастрольных маршрутах, где я впервые увидел, как он среди прочих исполняет пародию на Льва Лещенко. Я на него помню, тогда за это не рассердился, в отличие от некоторых моих коллег-артистов, которые вначале выражали по поводу его пародий большое недовольство. Я же, как человек достаточно ироничный и, главное, самоироничный, воспринял Володино лицедейство спокойно. И даже более того, в душе порадовался за себя — ведь стать объектом для пародии может лишь артист с определенным уровнем известности, а иначе как узнает публика, кого изображает пародист?