Мария Грей - Мой отец генерал Деникин

Из двух сотоварищей Деникина по Быховской тюрьме остался один Романовский, который до конца своей жизни будет его лучшим другом, его «ангелом-хранителем». Рассказывая в своих «Воспоминаниях» об их отношениях, К.Н. Соколов (однофамилец следователя, который вел расследование об уничтожении царской семьи), будущий министр правительства Деникина, напишет следующее: «Было что-то исключительно трогательное в отношении Деникина к генералу Романовскому. «Иван Павлович и я…», «Мы думаем с Иваном Павловичем…», «Мы решили с Иваном Павловичем…» — эти слова произносились с теплотой, почти с нежностью. Что касается меня, то я никогда не мог проникнуть в существо личности Романовского. Он получил досадную репутацию «человека левых взглядов». Конечно, близость с генералом Деникиным, типичным русским интеллигентом и либералом, обязывала его в какой-то степени к либерализму, но, судя по тому, как он видел людей и вещи, этот умный человек, несмотря на часто безразличный вид, сонный взгляд, сохранял твердость и решительность и придерживался правых взглядов».

Автор апологии Дроздовского выражает совсем иное мнение, в чем он, впрочем, сходится с мнением самого Дроздовского: «Мы достаточно хорошо знали Романовского: он был злым, ревнивым, самолюбивым, не останавливался ни перед чем, чтобы сохранить свое влияние и свою власть, и сметал со своей дороги всех тех, кого он считал опасным для себя…».

Этот «злой гений», «социалист», «взяточник», «скрытый еврей», как называли его многочисленные клеветники, для главнокомандующего был «прямым и откровенным человеком, говорящим, что он думает, иногда даже слишком грубо, без дипломатических уверток». Это задевало собеседников. «Он приобрел репутацию «сухого формалиста», — отмечал Деникин, — тогда как был преисполнен доброты и снисходительности и всегда был готов пожертвовать собой ради людей».

После смерти Маркова 25 июня 1918 года 1-я дивизия осталась без командующего. Деникин назначил временно исполняющего обязанности, так как считал, что только один человек способен заменить Маркова — герой Ледового похода генерал Казанович. Но последнего тайно отправили в Москву для сбора средств и рекрутирования добровольцев. Надо было дождаться его возвращения. После захвата Торговой, что отрезало кавказских большевиков от их правительства в Москве, а Москву лишило кубанского хлеба, следующей задачей стало овладение другим важным железнодорожным узлом, станцией Тихорецкой. 13 июля добровольцы взяли город. 30.000 красноармейцев были разгромлены и обращены в бегство. Антон писал Асе: «Хотел быть жестоким и не выполнил обещания. Объявил прощение всем глупым вооруженным людям, дерущимся против меня. Стекаются сотнями и сдают оружие.

Среди грозной обстановки, жестокой и беспощадной борьбы не черствеет почему-то сердце».

В результате этого пополнения численный состав армии почти удвоился. Были захвачены многочисленные трофеи: много ящиков с боеприпасами, 50 орудий, шесть автомобилей, четыре бронепоезда и… один самолет. 20.000 бойцов составляли теперь четыре армейских корпуса.

Пресса большевиков изменила тон. Оставив насмешки по поводу «бандитов», она ударила в набат, была объявлена мобилизация всего Северного Кавказа.

Деникин также хотел объявить мобилизацию, но «тайный референдум», который он провел среди командиров своей армии, показал, что они считают эту меру преждевременной. Были уточнены последние детали похода на Екатеринодар. Алексеев прибыл из Новочеркасска в сопровождении Казановича, вернувшегося из Москвы. Казанович шутил:

— Я думал, что, посылая меня прямо волку в пасть с подписанными вами подложными письмами и документами, вы просто рассчитываете освободиться от меня и отправить меня… на виселицу.

Деникин улыбнулся.

— Я совсем не хочу видеть вас повешенным и приготовил для вас дивизию, и не какую-нибудь, а 1-ю дивизию, которой командовал Марков. Теперь вперед!

21 июля Ставрополь переходит (временно) в руки Шкуро, полковника, присоединившегося к Деникину с небольшой собранной на Кавказе казачьей армией. 26 июля дивизии Дроздовского и Казановича овладели станицей Пластуновской, расположенной всего лишь в 27 километрах от Екатеринодара, но 28 июля красноармейцы под командованием Сорокина отрезали находящихся в Пластуновской белых от остальной армии и от штаба, расположенного в Тихорецкой. Окруженные и понесшие большие потери войска начали было терять надежду, когда приземлился единственный самолет с ободряющей новостью: идут большие подкрепления! Покровский со своими кубанскими казаками напал на Сорокина с тыла. Шкуро, поддерживаемый кавалерией Эрдели, посеял панику в рядах красных. Романовский доложил о победе командующему. Последний оценил ее как блестящую, но сказал с чувством некоторой горечи:

— Вы говорите, что 1-я и 3-я дивизии потеряли около трети своего состава?

— Да, но потери красных еще более страшные.

— Много взяли пленных?

— Нет. И с той, и с другой стороны не было желающих сдаваться. Мы сражались отчаянно.

— Красные тоже. Видите ли, Иван Павлович, я никак не могу отделаться от мысли, что если бы, вместо того чтобы сражаться с нами, все эти Сорокины, Жлобы, Кальнины соединились с нами, то вместе мы бы быстро и решительно разделались с немецкими захватчиками…

Командующий узнал и другую новость: большевики истребили всю царскую семью и царя! Во все боевые части поступил приказ отслужить панихиду за «упокой души бывшего Верховного командующего русской армией». Монархисты возмущались тем, что во время службы не были упомянуты все титулы царя, республиканцы же — что их заставляют молиться за ненавистного самодержца.

Тяжелые бои продолжались. Наконец вечером 15 августа кавалеристы Эрдели первыми прорвались в Екатеринодар. За одной радостью следовала другая. Три дня спустя Антон получил письмо от жены, где она писала, что ждет ребенка. Он спешно ответил ей: «5-8-18. Курьер уезжает. В моем распоряжении лишь несколько минут.

Безмерно рад, если правда, что исполнится моя мечта о Ваньке.

Операция разворачивается с огромным успехом. Красный сброд пытается контратаковать, но выдыхается. Глубоко и искренне люблю».

Главнокомандующий радовался тому, что его будущий сын Ванька, названный в честь деда, будет жить в завоеванном городе, и поэтому город этот казался ему полным очарования: «Пение в церквях с широко распахнутыми дверьми, российские флаги на домах с раскрытыми окнами, улыбки прохожих — все это придавало этому знакомому городу радостный, праздничный вид!»

Если победители видели Екатеринодар в радужных тонах, то члены военных иностранных миссий и военные корреспонденты, не замедлившие нахлынуть в город, отзывались о нем совсем по-другому. Корреспондент газеты «Морнинг пост» К. Бичхоуфер, например, вспоминает: «Улиц было немного; по ним почти невозможно передвигаться зимой из-за грязи, а летом из-за пыли. Главная улица — некрасива и пуста, с жалкими, грязными магазинами. В центре города одиноко возвышается собор, такой же оголенный, как и все остальное. Ходили какие-то трамваи, но движение всех других видов транспорта затруднялось из-за выбоин и грязи на немощеных улицах. Не было более абсурдной идеи, чем превращать этот провинциальный город, это захолустье в столицу России».