Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
Камо с головой уходит в самую желанную для него работу. Он главная сила в штабе восстания. В полдень двадцать седьмого апреля делегация бакинских большевиков и рабочей конференции предъявляет ультиматум правительству: немедленно сдать власть, распустить «парламент». Камо тем временем двигает рабочие дружины с нефтепромыслов — из Черного города, Биби-Эйбата, Сабунчей, Балахан — к центру Баку. Они занимают все правительственные учреждения, ключевые позиции на случай сопротивления.
На Николаевской[55] улице, в особняке «Исмаилии», лихорадочно заседает «парламент». Зал переполнен нефтепромышленниками, дельцами, беками, ханами. К прискорбию, пустуют лишь особо почетные места, обычно занимаемые представителями английской военной миссии. Высокие покровители уже отплыли к иным берегам…
Оглашается телеграмма, недвусмысленно напоминающая: «Ваш час пробил, господа». Телеграмма из Баладжар — ближайшей к Баку железнодорожной станции: «С бронепоезда высадился красный десант».
Связь с Баладжарами первым устанавливает Камо. Помнит Анастас Микоян: «Ночью из Баку мне позвонил Камо и сообщил, что наши товарищи предложили азербайджанскому правительству под угрозой восстания мирно сдать власть коммунистам. Те, видя боевое настроение бакинских рабочих, а также узнав о занятии Баладжар нашим бронепоездом и общем подходе частей Красной Армии, решили выполнить требование. В ночь на 28 апреля они освободили из тюрьмы всех арестованных большевиков и сдали власть. Попросту говоря, мусаватистские министры разбежались…
К шести часам утра 28 апреля наш бронепоезд благополучно прибыл на Бакинский вокзал. Встречал нас Камо. Вместе с ним поехали на автомашине к зданию азербайджанского парламента, где уже несколько часов заседали члены Военно-революционного комитета».
Подоспели и Орджоникидзе с Кировым. Встреча старых друзей не обходится без спора между Камо и Серго. Орджоникидзе просит своего бывшего наставника, того, кто посвящал его в строгие правила конспирации, учил разбрасывать листовки во время спектаклей в тифлисских театрах:
— Пожалуйста, генацвале, сходи побрейся и сразу возвращайся. Выступи перед народом. Тебя уважают.
Камо сердито машет руками.
— Что говоришь? Какой я оратор?!
Исчезает. Не приходит ночевать в квартиру, отведенную ему, Кирову и Серго на втором этаже плоскокрышего дома № 16 по Будаговской улице.
Разыскать Камо удается лишь утром 1 мая на площади Свободы. Кинувшемуся к нему Серго он исчерпывающе объясняет:
— Ва, ты, кацо, никуда не денешься. Сейчас интересно с людьми поговорить. С тобой — потом.
28
Запись Максима Горького об одном своем разговоре с Камо:
«О своем романе он говорил с тем лиризмом страсти, который доступен только здоровым, сильным и целомудренным юношам:
— Она замечательная! Доктор, понимаешь, и все знает, все науки. Она приходит с работы и говорит мне: «Что такое? Не можешь понять? Так это очень просто». И верно! Очень просто! Ах, какой человек!
…Он делал неожиданные паузы, трепал руками густые курчавые волосы на голове и смотрел на меня, молча спрашивая о чем-то.
— Ну, и что же? — поощрял я его.
— Вот видишь, как… — неопределенно сказал он, и нужно было долго допрашивать его, чтоб услышать наивнейший вопрос:
— А может быть, не надо жениться?
— Почему?
— Знаешь — революция, учиться надо, работать надо, враги кругом, — драться надо!
И по нахмуренным бровям, по суровому блеску глаз ясно было, что его очень сильно мучает вопрос: а не будет ли женитьба изменой делу революции?»
О том же — избранница Камо Софья Васильевна Медведева в набросках воспоминаний, пока не увидевших света:
«Когда мы с Камо решили оформить наши отношения, он предупредил меня, что регистрируется со мной как советский гражданин. Как член партии он жениться не может, потому что он вечный жених революции и никаких других обязательств брать на себя не может.
Такое отношение к браку со стороны всякого другого показалось бы странным. Но для Камо, этого чрезвычайно своеобразного человека, который уже однажды в расцвете своих двадцати девяти лет отказался от счастья семейной жизни со страстно любимой им девушкой-гречанкой и разлуку с которой горько оплакивал; такое отношение, говорю я, к личной жизни было для него вполне последовательным.
Это была цельная натура. Все, что было лучшего в нем, он безраздельно и навсегда отдал партии.
Зарегистрировались мы с ним 13 ноября 1920 года. Свидетелями нашими были приглашенные Камо Алексей Максимович Горький и Александр Михайлович Игнатьев, член Петербургской боевой организации большевиков в 1904–1906 годах; с моей стороны была моя коллега — доктор Маневич.
Жили мы с Камо в той самой комнате, которую он описал в одном из своих сочинений, заключенных в зеленой тетради. Эту комнату украшал большой портрет литератора-демократа Владимира Васильевича Стасова — отца моей матери, и портрет тетки ее — Надежды Васильевны Стасовой, известной своей упорной и длительной борьбой за введение в царской России высшего женского образования. Серебряная чернильница, которой пользовался Камо, была подарком знаменитого художника И. Е. Репина моему деду.
Первую половину дня Камо занимался с преподавателями, потом работал сам. По совету Владимира Ильича Ленина он готовился к поступлению в военную академию. В свободное время мы с ним читали произведения русских и иностранных классиков. Однажды на вопрос одного товарища, как могли сойтись такие разные люди, как он и я, Камо ответил словами шекспировского Отелло: «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним».
Камо любил музыку и охотно слушал мое незатейливое исполнение пьес из произведений Баха, Шумана, Шопена и Грига. У нас несколько раз в зиму бывали музыкальные вечера, где исполнителями классической камерной музыки были солидные артисты. После одного из таких вечеров Камо высказал суждение, которое в устах человека, не искушенного в музыке, приятно поразило меня. «Ты знаешь, — сказал он мне, — траурный марш Бетховена мне кажется более значительным и глубоким, чем траурный марш Шопена».
…Обаятельная личность Камо и его общительность были причиной того, что у нас собиралось много народу. У нас бывали Леонид и Борис Красины, Александр Александрович Богданов с женой, Анатолий Васильевич Луначарский, Максим Максимович Литвинов. Очаровал всех своей прелестной улыбкой Сергей Миронович Киров. Часто появлялись кавказские товарищи Камо. Останавливалась у нас Мария Федоровна Андреева, наезжавшая по делам из
