Рудольф Баландин - Вернадский

Было ей в ту пору восемьдесят два года, в Париже она жила уже пятьдесят шесть лет. Она была абсолютно чужда русскому народу, знала о событиях в России понаслышке, но какую зверскую ненависть к советской власти внушила ей западная и эмигрантская пропаганда!

Вернадский успел убедиться, что большевики прекрасно понимают важность научных исследований, на которые тратят немалые средства. А во Франции, как он писал Ферсману, «в научной области по вине учёных и вопреки возможностям очень трудные условия работы, так как стеснены в средствах библиотеки и плоха оплата научного труда». В конце апреля 1923 года, задерживаясь в Париже, он пишет Ферсману:

«Я очень сознаю, что мне надо бы скорее вернуться. Но, несмотря на всё моё сознание, я, наоборот, хочу здесь подольше остаться и буду просить продления командировки». В начале мая 1924 года: «Я очень хочу закончить работу моей жизни, и сейчас есть все шансы получить здесь необходимую сумму для научной работы над живым веществом. На год я буду обеспечен».

Помимо чтения лекций, Вернадский работал в химической лаборатории Лакруа, а также в Радиевом институте у Склодовской-Кюри (дважды лауреата Нобелевской премии). Анализируя образец уранового минерала кюрита из Конго, пришел к выводу, что в нем содержится какой-то новый изотоп или даже химический элемент. Он надеялся открыть новый химический элемент. Требовались дополнительные образцы, но получить их не удалось. Исследование осталось незаконченным.

Закончился срок его командировки. Однако ему было необходимо задержаться в Париже: выполнить исследования и написать отчет, «отрабатывая» средства, полученные из фонда Розенталя. Появилась счастливая возможность, отстраняясь от множества посторонних научных и организационных дел, отдать все силы познанию живого вещества и биосферы. Надо успеть сделать как можно больше.

Трудно восстановить все его достижения за эти месяцы интенсивной работы. Одна часть продуманного обрабатывалась незамедлительно, принимая форму научных трудов («Автотрофность человечества», «Биосфера», несколько статей). Другая часть оставалась в виде разрозненных записей, заметок, продуманных тем и запланированных исследований.

Были и не осознанные ясно идеи, ассоциации, сведения, ставшие питательной средой для будущих открытий. Такие движения мысли подобны мощным подводным течениям в океане, на поверхности которого явно ощущаются только их слабые следы.

Возможно, он поступал невольно (бессознательно) так, чтобы остаться на Западе, и поэтому затягивал пребывание в Париже. Об этом написал ему Ферсман. В ответ Вернадский возмутился:

«Я считаю Ваши соображения о мотивах моей деятельности фантастическими… Так как вы думаете, что в моих решениях действует «бессознательный самообман», то, очевидно, мне, привыкшему всегда действовать сознательно и руководствоваться в жизни нравственными основами, очень трудно Вас понять…

Я теперь учитываю возможность, что попаду на положение эмигранта или близкое. Очевидно, я вынужден думать, как мне быть в 1925 г., когда кончится дотация, которую я получил и начну в этом отношении хлопоты…

Во всяком случае, прекращение моей связи с Россией и Академией исходит не от меня».

Владимир Иванович верно отметил, что всегда действовал сознательно и на основах нравственных. Но сам же в молодые годы писал о силе эмоций. А они-то и определяют подсознательные установки. Он верил в то, что стоит на пути к великому открытию, и стремился достичь желанной цели.

Разве не был дан ему сигнал из подсознания, когда он видел свой вещий сон о том, как устроится на Западе? Значит, уже тогда была у него такая установка. Он обдумывал это решение, а из глубин бессознательного всплыли образы будущего.

Находясь в Париже, он не позволял себе даже мысли о том, чтобы остаться здесь, нарушив свои обязательства и честное слово, подведя тех, кто за него поручился, бросив на произвол судьбы сотрудников и учеников, истратив валюту, которой его снабжала академия. Этого он не мог допустить ни при каких обстоятельствах… Кроме одного: если его исключат из академии, заклеймив как эмигранта. В таком случае он был бы вынужден остаться на Западе.

Такой вариант вполне могло ему подсказывать подсознание. Этого он не мог принять рассудком, допустить, ибо тогда в собственных глазах выглядел бы подлецом. Но бессознательные установки рассудку не подчиняются и не осознаются, хотя исподволь наталкивают на определённые поступки.

Его понять можно. Во время его пребывания в Париже произошли в России большие перемены, грозящие новыми переворотами и смутой. 21 января 1924 года умер В. И. Ленин. Белоэмигрантская газета «Руль» в середине февраля поместила статью «Тухачевский и советская власть», давая понять, что этот «Красный Бонапарт» готов поддержать Троцкого в борьбе за власть или даже самому стать новым диктатором.

Как вспоминал один из «невозвращенцев» Г. Беседовский, в начале 1924 года «Москва переживала критические минуты. В течение двух недель мы все ждали переворота». Такой вариант категорически не устраивал Вернадского. Ситуация несколько стабилизировалась после победы блока Сталина и Молотова.

В газете «Правда» вышла заметка о том, что Академия наук получила из Парижа от академика Вернадского доклад о его работе в лаборатории Кюри по изучению радиевых руд. Этим исследованиям «придаётся большое значение», так как до сих пор французское правительство не допускало к ним иностранцев. «В Париже академик Вернадский, по предложению французской Академии наук, издаёт свой капитальный труд по геохимии».

Вряд ли можно сомневаться, что таким образом Владимиру Ивановичу дали понять, что в Советской России его высоко ценят и ждут. Автором или инициатором заметки был, по-видимому, А. Е. Ферсман.

Между прочим, упомянутая выше A.B. Гольштейн писала, основываясь на своей «животной ненависти» к большевикам: «Думаю, что Ферсману его (Вернадского. — Р. Б.) приезд очень будет неприятен, и он будет интриговать вовсю». В действительности всё было наоборот, что доказывает, в частности, переписка двоих замечательных учёных.

Несмотря на благожелательный сигнал из России, Вернадский затягивал отъезд. И произошло то, чего следовало ожидать: осенью 1925 года от Академии наук ему пришло требование немедленно возвратиться в Петроград. Владимир Иванович сослался на объективные обстоятельства и просил продлить командировку хотя бы без оплаты. Обещал вернуться, выполнив свои обязательства перед фондом Розенталя. Ответная телеграмма уведомляла: если он не приедет немедленно, то будет исключен из числа академиков.