Исидор Шток - Премьера

Он притворяется, что плохо знает пьесу. Неправда! Он знает ее наизусть. Но так легче. Возможно даже, он заставляет себя забыть ее для того, чтобы посмотреть на сценическую ситуацию свежими глазами. Что впереди? Л мы посмотрим еще, так ли это будет, как хочет автор. Может быть, актеры убедят автора не выдавать героиню замуж за этого типа. Посмотрим!

Так идеальный зритель, прекрасно зная, что Ромео и Джульетта умрут, обязательно умрут в финале, все же надеется. А вдруг… А вдруг сегодня Отелло не задушит Дездемону. А вдруг Катерина не бросится в Волгу. Существует легенда, что главное в Охлопкове – дар импровизации. Да, конечно, он великолепно импровизирует на репетиции, показывая актерам, как нужно играть Гамлета и Катерину, старика профессора и малую девчонку. В течение феноменально короткого времени он «разводит» сложнейшие массовые сцены, заставляя большие группы артистов изображать античный хор или демонстрацию молодогвардейцев, маевку рабочих, расстрел декабристов, праздник на советской стройке, растревоженный двор датского короля, собрания, семейные торжества, баталии. Он зажигает толпу, он лепит живые, постоянно движущиеся скульптурные группы, иногда грубо зримыми, иногда тончайшими приемами, где движения еле заметны и производят оглушительное впечатление. При этом пользуется светом и тенью, сутолокой или пустотой, разрывающим барабанные перепонки шумом или страшнейшей тишиной, вводя на сцену то, что никто до него сделать не осмелился (вращающийся земной шар, на котором происходит все действие спектакля «Сыновья трех рек», или бурная река из настоящей воды в «Лодочнице», или симфонический оркестр – «Гостиница «Астория»).

Иногда кажется, что для него не существует невозможного на сцене. Любое явление природы, стихийное бедствие, катаклизмы мира способен он воспроизвести.

Однако мало кто знает, что бурной импровизации на сцене предшествуют месяцы, а иногда годы кропотливого труда, горы прочитанных книг, сотни эскизов на бумаге, примерки, раздумья, В кабинетах его: дома на московской квартире, в театре, на даче в Переделкине – насыпи проштудированного материала.

А часы, отданные просмотрам фильмотек, а посещения музеев, галерей и запасников, архивов и библиотек…

Как это легко: Охлопков – гениальный импровизатор. Пришел, увидел, сообразил…

Мне кажется, что он немного поддерживает эту легенду о мгновенном даре импровизации. То, что давно уж созрело в голове, прошло множество вариантов и проверялось тысячи раз, – вдруг выдается за осенение. А не повесить ли посреди сцены громадный гонг, который будет оглушительно звонить, то глухо гудеть, то ворчать, то призывать, то аккомпанировать актерам. А на бронзовом диске будет отражаться зарево, слепить молния, полыхать закат.

– Давайте попробуем!

Будто только что придумал.

А диск этот снился каждую ночь до этого. На обрывках афиш нарисован, в записных книжках, на режиссерском экземпляре пьесы. Высчитан в сантиметрах.

Иногда он любит быть Гаруном аль-Рашидом. Неожиданно появляться в комнате юного, никому еще не известного драматурга в коммунальной квартире.

– Я слышал, у вас новая пьеса. Где она?

– Да… О… Николай Павлович… – Молодой драматург, который знал Охлопкова только по портретам и карикатурам, видит возле себя живого, задыхающегося от быстрого подъема На шестой этаж, без лифта, по крутой лестнице знаменитого режиссера. – Да, да, я действительно думаю… Я хотел бы…

Большая рука с длинными пальцами протягивается к груди драматурга:

– Пьесу!

И так же неожиданно, как появился, он исчезает. А через два дня драматург получает свою пьесу с огромным количеством помарок, с замечаниями на полях и над текстом. Там написано: «Дурак! Что он, свихнулся?!», «Не так, не так!…», «Безобразие!», «Эту сцепу следовало написать в шесть раз короче!», «Глупейшая ситуация!»…

Драматург весь день и всю ночь читает замечания. Он несогласен. Он оскорблен. Он огорчен, что пьеса не понравилась худруку («именуемому в дальнейшем «театр»), что никаких надежд пробиться па сцену Театра имени Маяковского.

А в семь утра звонок.

– Что же вы не приходите заключать договор?! Зазнались, батенька.

– Николай Павлович! – узнает хрипловатый голос в трубке молодой драматург. – Но ведь вам не понравилась пьеса.

– Конечно, не поправилась. Она должна быть в сто раз лучше. И будет. Приходите сегодня в театр…

А еще через какое-то время – премьера.

И так бывало. Бывало, что появлялся он в переделкинском Доме творчества у молодого прозаика, узнав, что у того в письменном столе незаконченная драма. Представлялся, несмотря на то, что его высокая, слегка сутулая фигура хорошо известна далеко за пределами писательского поселка в Переделкине.

– Ну, читайте!

Прозаик как загипнотизированный кролик смотрит на прославленного режиссера. Потом читает.

Не всегда взаимоотношения Охлопкова с драматургами кончались благополучно. Иногда расставались. Иногда расставались навсегда. Находились люди, которые сознательно ссорили Охлопкова с писателями. Хотели сами стать монополистами в его театре. Иногда наговаривали, провоцировали разрыв… Играли на свойственных большим талантам противоречиях. Стремились к изоляции Охлопкова от писателей. И все же Охлопков становился и стоял выше мелких обид… Его дружба с Погодиным, омрачавшаяся кратковременными творческими ссорами, продолжалась тридцать лет.

Драматургам с Охлопковым не легко. Нужно иметь много воли, выдержки и силы, чтобы сочетать вихревые замыслы режиссера с возможностями писателя.

– Напиши мне такую пьесу, – просил он меня, мы гуляли по Киеву после довольно неудачной премьеры в его театре моей пьесы «Вечное перо» (он посадил зрителей на сцену, а мне это решительно не нравилось, да, впрочем, и никому не нравилось), – напиши такую пьесу, чтоб она шла под орган. И пел бы хор. Нет, не один – два хора! Чтоб она была как оратория. Но это была бы и драма. Чтоб каждый голос на сцене отдавался бы на площади. И по всему городу…

Он представил мне тут же, на берегу Днепра, спектакль. Таких не было, никогда не было… Рассказал, как будет отзываться зрительный зал на каждое слово актера. Как невидимый оркестр и орган будут играть и будут петь хоры.

В нем жило две души. Одна – это режиссер многоопытный, знавший все секреты и тайны сцены. Он знал цену актерам, знал вкусы публики, мог создавать «верняки» – спектакли, которые на сто процентов нравились бы публике. Одним словом, одним жестом он умел подсказать актеру, автору, всем участникам спектакля, что нужно для полного успеха. И добивался. Создал ряд великолепных спектаклей, восторгавших зрителей. Воспитал плеяду замечательных актеров.