Нестор Котляревский - Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения

Прошли года, и житейский опыт Лермонтова увеличился; меланхолия его обострилась, фантазия по-прежнему напряженно работала; но ум стал глубже вникать в окружающее, а также и в душу поэта. Жизнь текла по-прежнему однообразно, и у юноши было много времени и случаев упорно думать над задачами жизни, которая теперь начинала пред ним развертываться. Он стал мотивировать свою печаль и подыскивать ей объяснение. Он коснулся семейного вопроса в своих юношеских драмах, вопроса национального в «Измаил-Бее» и социального в «Исторической повести». Он думал над всевозможными этическими вопросами – и, где только мог, выискивал против людей разные обвинительные документы – и в семье, и в обществе, и на страницах истории. Приглядевшись пристальнее к людям, он пришел к выводу, что человек должен прежде всего позаботиться о себе самом и оградить себя от всех волнений и страданий, чтобы иметь известный запас сил для борьбы и быть счастливым. Подводя второй раз итог пережитому и перечувствованному, Лермонтов признал эгоистическое отношение к жизни за самое разумное.

Такой печальный вывод также не мог удовлетворить Лермонтова, тем более что, покинув Москву и переехав в Петербург, он попал в новую обстановку, веселую и жизнерадостную. Поэт на первое время отдался всей душой этим новым впечатлениям. Но увлечение продолжалось недолго. Тип Арбенина в «Маскараде» показывает, что в вопросе о соглашении с жизнью поэт за это время был еще большим пессимистом, чем раньше. И Лермонтов стал к жизни в положение не только эгоистическое, но и враждебное. Его герой не удовлетворился невниманием и презрением к людям, он мстил им, открыто с ними враждовал и губил их. Очевидно, поэт, увлекшись на короткий срок новизной своего положения, испытав вновь целый ряд разочарований и убедясь еще раз в полной дисгармонии своих идеалов с действительностью, хотел мстить и жизни, и людям, признав враждебное к ним отношение за желаемое и необходимое.

Но и с миросозерцанием Арбенина Лермонтов не мог примириться. Он счел нужным видоизменить поспешно сделанный вывод и в типе Печорина существенно видоизменил его. От враждебного отношения к людям он перешел к отношению вполне индифферентному.

Поэт очень скоро сошел и с этой позиции. Его энергичная натура не могла поладить с типом, в котором воплощались равнодушие и насильственное подавление в себе всякого симпатичного отношения к человеку.

В последние годы своей жизни Лермонтов принялся вновь за пересмотр всех тех вопросов, которые он отстранил от себя в лице Печорина. Во многих из его последних стихотворений начало проглядывать новое отношение, в какое поэт попытался стать к жизни. Этот новый взгляд на мир можно назвать взглядом грустно-смиренным, отчасти религиозным. Очевидно, душевные бури истомили Лермонтова, и потребность примирения начинала пересиливать в нем все титанические порывы его сердца. Смерть поспешила развязкой, и Лермонтов не успел закрепить в художественном образе того нового вывода, который стал ему казаться разумным. Можно, однако, с уверенностью сказать, что на религиозном примирении с жизнью поэт вряд ли бы остановился: для такого религиозного мира в его натуре было слишком мало задатков, и религия во всю его жизнь была для него скорее поэтическим настроением, чем настоящей верой.

Итак, вся жизнь Лермонтова, начиная с детского возраста, была постоянной тревожной борьбой ума и сердца, идеалов и действительности, поэзии души и прозы обстановки. Природные склонности его характера делали все попытки примирения мучительными и напрасными. Разочарованный, озлобленный и грустный, Лермонтов торопился со своими приговорами; он говорил об отчужденности, эгоизме, вражде и индифферентизме как о самом верном щите, которым человек может оградиться в борьбе с ближними. Но сам поэт признал все эти образцы житейской философии негодными, так как ни на одном из них долго не останавливался и от каждого поспешно отвернулся. Не должно отожествлять поэта с кем-либо из созданных им героев. Они – продукт его нервной фантазии и его поспешных обобщений. Их житейская мудрость относится к мировоззрению самого автора, как наскоро данный парадоксальный ответ к долгому, пытливому обдумыванию предмета, которым человек еще не овладел и с которым не свыкся.

III

Поэт, всею жизнью которого управляли меланхолия, экзальтированная фантазия и беспощадный ум, не мог не устать и не озлобиться. Нервность Лермонтова должна была временами искажать в нем правильный и хладнокровный взгляд на вещи, должна была побуждать его торопиться со своими выводами, так как всякий раз, когда поэту удавалось бросить такой поспешный вывод на бумагу, в лице того или другого героя, ему самому становилось легче, и он на некоторое время успокаивался.

Если несимпатичность многих героев Лермонтова находит себе объяснение и оправдание в природной организации самого поэта, то такое же объяснение найдут себе и несимпатичные стороны его собственного характера. Мы должны снисходительно взглянуть на некоторые некрасивые внешние проявления этого сильного духа. Природа, наделяя человека особенно чуткой нервной восприимчивостью и слишком острым умом, отнимает у него иногда, за счет этих даров, некоторые мягкие стороны характера, как бы боясь, чтобы эта мягкость не парализовала главной духовной силы такого человека – его строгости к себе и к другим, его вечной неудовлетворенности, его неустанного стремления.

Лермонтов не был мягкой натурой – он, как Байрон, принадлежал к числу натур строгих, иногда суровых, и с виду даже жестких.

Он, говорят нам, иногда бывал не в меру самолюбив, любил играть роль, был скрытен, злостен и резок в обращении с людьми, насмешлив, падок на интриги, а главное, не любил людей. Отвечая на эти обвинения, не забудем, прежде всего, что сведения о характере Лермонтова и о его личности очень скудны и отрывочны; они не определяют нам, в какой степени характер поэта был испорчен всеми этими недостатками, и делают поэтому рассуждения на такую тему очень шаткими. Если предположить даже, что за исключением последнего недостатка, а именно нелюбви поэта к людям, все остальные недостатки, действительно, ярко проступали в характере и в поведении Лермонтова, то мы все-таки должны оправдать их. Они частые спутники многих резко выдающихся личностей, личностей властных, сознающих свое преимущество над другими и – главное – поставленных среди массы, которая этого преимущества ни понять, ни признать не хочет.

Что же касается нелюбви поэта к людям, то это взводимое на него обвинение противоречит всей его жизни как поэта и мыслителя.