Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Это была моя первая и последняя бесшабашно-безоглядная работа с книгой. Тогда я не мог представить себе, как она аукнется мне четыре года спустя. Здесь стоит ненадолго прерваться и рассказать историю издания, вернее – неиздания другой книги этого же автора.

Через два года главный редактор Лениздата Дмитрий Терентьевич Хренков поручил мне вести новую книгу Даниила Гранина «Наш комбат». Кроме заглавной повести, помнится, в неё вошли рассказ «На Фонтанке» и очерк «Пленные». Во всех произведениях однотомника – жесткая правда о минувшей войне. Мы сделали всё, чтобы рукописи была дана «зелёная улица». Быстро и удачно нарисовал обложку известный ленинградский художник Василий Кустов, без задержки поработали корректоры издательства, главный редактор подписал рукопись к печати.

И тут меня вызывает директор издательства Леонид Васильевич Попов – грузный 130-килограммовый великан, человек добрый, заботливый, но непримиримый и беспощадный, когда дело доходило до оценок идеологического порядка. А оценки, как правило черные, ставили, кроме цензоров, недремлющие чиновники Обкома и Горкома КПСС, в чьем непосредственном ведении находился Лениздат.

Леонид Васильевич встретил меня хмуро. Всё его большое мясистое лицо выражало крайнюю степень недовольства. Обычно он всячески старался показать мне свое расположение, отмечал в приказах по издательству, премировал, писал ласковые резолюции на мои шутливо написанные деловые заявления, на банкетах сажал рядом с собой, был даже на моей свадьбе. А тут…

– Что это? – строго вопросил директор, показывая на стандартную белую папку с тесёмочками.

На ней моей рукою было выведено: «Даниил Гранин. Наш комбат».

Ну что я мог ответить в этой ситуации? На простой вопрос я и ответил просто:

– Это рукопись книги Гранина… – И в свою очередь спросил: – А что случилось, Леонид Васильевич?

Директор насупился:

– А то случилось, что в Смольном ознакомились с ней и велели самому, понимаешь? – са-мо-му, а не Дмитрию Терентьевичу прочитать Гранина. Я вот тут почитал, ты увидишь… Как же ты такое пропускаешь?! – в голосе Леонида Васильевича появились гневные нотки. – Я считаю, это вредная книжка! И Клавдия Васильевна так считает.

Мнение Смольного, директора и его милой жены было единым. И тем не менее я робко начал:

– Ну как же так, ведь вы же сами были на войне и знаете…

– Печатать не будем! – отрезал Леонид Васильевич и протянул мне папку. – Вернешь это Гранину сам. И учти, ты много себе позволяешь, тебя всегда защищает Хренков. Давно ли ты наделал делов со стихами этого… Горбовского! От вашей «Тишины» у меня до сих пор в голове шум. Почему у других редакторов выходят нормальные книги, а у тебя всё не слава богу? В другой раз церемониться не буду. Уволю! Понял?

– Понял, – грустно сказал я.

– Вот и хорошо. А теперь иди!

У себя в редакции я раскрыл книгу и обомлел: вся рукопись была разукрашена красным и синим карандашами. Долго мучился, аккуратно стирая следы недружелюбного прочтения: возвращать автору рукопись в этаком непотребном виде было совестно. Признаюсь, её вернул Гранину не я, а по моей просьбе Дмитрий Терентьевич. Ему было сделать это значительно проще, они давно отлично знали друг друга, оба фронтовики, наш Главный высоко ценил творчество Гранина. Зная, с каким скрипом проходят через «инстанции» новые гранинские произведения, Хренков охотно переиздавал большими тиражами романы «Искатели», «Иду на грозу», демонстративно поддерживал писателя. Много позже, к шестидесятилетию Гранина, я послал ему стихотворное поздравление. Здесь уместно воспроизвести это непритязательное сочинение:

Ты прожил уже шесть десятков лет,И мы, твои други-издатели,В сотый раз издаем «Обратный билет»,В тысячный раз «Искатели».

Твоим писаньям Смольный не рад,И ты, проглотив слезу,Вновь на закланье в родной ЛениздатИдешь, как идут на грозу.

Пиши и будь счастлив во веки веков,Впадая в творческий раж.Переиздаст тебя Дмитрий ХренковИ даст миллионный тираж!

Осенью 1970 года в Лениздате стотысячным тиражом вышла книга Даниила Гранина «Неожиданное утро». В неё автор включил ранее опубликованные путевые очерки о Германии, Капри, Франции, Кубе, Англии и, конечно же, об Австралии. Мы, издатели, были рады появлению этой книги. Радость наша оказалась преждевременной. Мне ли, уже битому-перебитому, было не знать, как изменилось время: то, что на склоне оттепели было можно, теперь – категорически нельзя, идеологическая погода нахмурилась, партийные органы тщательно оберегают советского читателя-строителя коммунистического общества от чуждых с их точки зрения взглядов.

Во всём, что произошло дальше, винить мне некого, кроме самого себя: книга Гранина вышла без аннотации. Если бы я написал, что книга эта является переизданием хорошо и давно известных читателям произведений, всё могло бы обойтись. Но я этого не сделал, подвела меня беспечность, а может, легкомыслие, а скорее – и то, и другое. Извиняет меня лишь то, что я рассчитывал на читателей, знающих творчество Гранина, читателей здравомыслящих…

Лишь много позже я узнал, какие страсти кипели после выхода книги. Какой-то чиновник в ЦК КПСС, стоящий на страже идеологического здоровья советского народа, прочитал книгу и, не подозревая, что это переиздание, от гнева перевозбудился. Особенно возмутил его «Месяц вверх ногами». Он позвонил директору Лениздата Попову, жестко попенял ему за то, что «Неожиданное утро» Гранина пропагандирует буржуазный образ жизни в ущерб нашему, советскому. Редактора же он повелел без промедления уволить.

Добрейший Леонид Васильевич от беседы с цековским чиновником тоже перевозбудился, и по его поручению мгновенно был подготовлен проект приказа о моём увольнении со сверхжесткими формулировками. Первым обо всём этом узнал главный редактор Д. Т. Хренков. Он попытался убедить директора в абсурдности, несправедливости приказа, пообещал лично всё объяснить и уладить в Обкоме, а о проекте приказа должны знать как можно меньше людей.

Я ходил и изумлялся: замы Главного и мой приятель начальник отдела кадров Миша Белов при встрече разговаривают со мной ласково и фальшиво, как с тяжелобольным.

В Обкоме Хренкова выслушали и порекомендовали обратиться к тем, у кого претензии к книге Гранина наличествуют, то есть в ЦК КПСС. Дмитрий Терентьевич позвонил в ЦК. Разгневанный чиновник и слушать ничего не захотел, пообещав неприятности самому Хренкову за политическую близорукость.

Время шло, местное начальство по-прежнему со мной говорило подчёркнуто дружелюбно, интересовалось здоровьем моей вполне здоровой молодой жены. А ситуация накалялась, проект приказа не мог долго оставаться проектом. И тогда Главный поделился возникшей проблемой с Граниным. Даниил Александрович мгновенно отреагировал. Он нашел возможность переговорить с крупным начальником – заместителем заведующего отделом культуры ЦК КПСС И. С. Черноуцаном. Вопрос наконец-то решился в нашу пользу. Начальник отдела кадров показал до сих пор неведомый мне приказ о моём увольнении и тут же разорвал его. А все, кто знал о существовании злосчастного приказа, снова стали разговаривать со мной без патоки в голосе. На титуле моего экземпляра «Неожиданного утра» надпись: «Боре Друяну – самому жизнелюбивому, беззаботному оптимисту из всех моих любимых редакторов. Д. Гранин».