Феликс Медведев - Сильные женщины. Их боялись мужчины

Сначала Марина занималась лаковой живописью, но постепенно пришла к ювелирным вещам, наиболее остро отражающим индивидуальность, уникальность изделий, ведь художественный промысел, он весь очень индивидуальный.

Мне кажется, что у Марины остро проявляется необходимое нынче в бизнесе ощущение рынка. Новым русским нужно что-то броское, брызжущее, если бриллианты, то размером с перепелиное яйцо, не меньше. А если он еще и оправлен, то это как раз и нужно современному нуворишу. Конечно, дорогие вещи прежде всего для тех, кто имеет возможность их приобрести у Марины.

Я бы даже сказал, что чувство рынка у нее как бы от Бога, если не считать, конечно, что много лет мы жили за границей, где весь быт и вся жизнь неотделимы от рынка, от конкурентности, от стремления выжить, остаться на плаву.

Марина всегда слыла лидером. Еще в советские времена, учась в институте, потом работая в Америке, она старалась общественно себя проявить, быть впереди других. Ее жизнь всегда била ключом, ее волновали разные увлечения, то коньки, то верховая езда, то иностранные языки. Ее интересовали непонятные ей вещи, еще девочкой она спрашивала меня, чем я занимаюсь. Я в шутку отвечал, что я делаю деньги, поскольку был связан с «Внешторгом». Не удовлетворившись этим ответом, она спросила, где же я их печатаю, но потом поняла, что в моем ответе заложен другой смысл.

Конечно же, я, как и все мы, кто постарше, — продукт советской эпохи, хотя я, готовясь к работе за границей, получил коммерческое образование. Так вот, я был зашорен постоянными «это нельзя», «это запрещено» и так далее. В моей голове не могли возникнуть мысли, какие возникали у дочери, и я поражался, как она до каких-то вещей даже на уровне бытовых доходила сама. Она умела вписываться в потребности жизни, схватывая многие вещи удивительно легко, и я бы сказал, легально мысля. Это «нельзя» для нее не существовало.

Меня иногда спрашивают, как я воспитывал свою дочь, учил ли я ее, как легче выжить, как лучше устроиться. Образно выражаясь, я как бы поднимал ее ружье, а куда и по каким целям стрелять, она решала сама.

Сегодня женщины все чаще занимают руководящие позиции в бизнесе. Думая о Марине и видя, как, ко всему прочему, она заботится о своих детях, я как бы сравниваю ее поведение с поведением самок животных, ведь не секрет, что они более жизнеспособны, свободны и смелы. В них меньше ощущения запрета, зашоренности, и мне кажется, что именно такие женщины, как Марина, все больше и больше будут главенствовать и в бизнесе, и в политике. Плохо это или хорошо, но для таких, как она, главное — их дело, их работа. Я мог бы пошутить, что ее хобби — это рождение детей, их у нее сегодня трое, но, может быть, четвертый, пятый и шестой ребенок появится на свет, и это, повторяю, как хобби ее женской сущности. По расходу физических сил Марины, вкладываемых в ее дело, эти силы можно сравнить с работой в шахте. А по вложению души в своих детей — это хобби. Может быть, я нечетко выразился, и добавлю, что я рассуждаю не о профессионализме, а об отдаче любимому делу, человеческой любви. Сами по себе деньги для Марины не существуют. Для нее деньги это только средство чего-то достичь. И их, конечно, всегда не хватает. Не хочу гневить Бога, но, быть может, единственное, чего не хватает в ее нынешней жизненной ситуации, это денег. Иногда она заговаривает на эту тему, мечтая, что, если бы их было достаточно, она бы такое сотворила! По натуре честолюбивый человек, она обладает определенными амбициями, и это хорошо. И, быть может, самой естественной ее амбицией стало ее чувство ощущения наследственности, родовой традиции, чувство локтя прошлых поколений. Марина всю жизнь прожила в центре Москвы, она училась в той же школе, в которой учился ее дядя, а позже и я. Потом в бывшей 281-й школе в Уланском переулке, которая стала потом английской спецшколой, учился и ее сын… По-моему, главное в жизни — стабильность, ощущение твердой почвы под ногами.

Марина Коротаева:

— Мне много раз представлялась возможность уехать из России, остаться на Западе, но каждый раз я возвращаюсь в Москву, потому что уверена, что Россия встанет на ноги и я смогу в полной мере заниматься здесь своим делом. Вот почему я чувствую свою особую миссию в той профессии, которую я выбрала. И у меня нет никакого желания нагнетать свою известность, простите, выпендриться. Все мои помыслы отдаются традиции, наследованию славы моих предков, и прежде всего Петра Привалова.

— Многие, наверное, не знают сегодня, что за нерусской фамилией того или иного мастера стоит русское происхождение. И, наоборот, приехавший из Европы умелец становился известным именно в России и всю свою жизнь связывал с этой страной.

— Тот же Карл Фаберже, он ведь русский мастер. У нас было много мастеров со шведскими, французскими, немецкими фамилиями. Это как бы пришлые люди, но они делали славу России.

— Лет десять тому назад в Нью-Йорке редактор и хозяин журнала «Форбс» с гордостью показывал мне собранную им самую крупную в мире коллекцию изделий Фаберже. Выходит, что он собрал ее не в России, а за границей, на лондонских и нью-йоркских аукционах. Обидно…

— Что же делать, и впрямь многие редкости Фаберже становились предметами торгов на «Кристи» и «Сотбис». Не секрет, что за прошлые десятилетия из Советского Союза были вывезены за границу уникальные произведения искусства. Что было, то было.

— Вы занимаетесь только новыми вещами или продаете и вещи антикварные?

— Нет, антиквариатом мы не занимаемся. Но я считаю, мы создаем редкостные современные изделия из золота, серебра и драгоценных камней. Да, мы используем при этом старые технологии, сохраняем традиции, но вещи, конечно же, принадлежат нашему времени.

— А потребителе покупатели больше тяготеют к старым вещам или к новым?

— На вкус и цвет товарищей нет. Одни любят антикварные украшения и носят только их, другие отдают предпочтение украшениям, созданным сегодня. Я заметила, что большинство все-таки предпочитают новые, возможно потому, что старые вещи, по их понятиям, несут в себе некую чужую энергетику прежних хозяев. Хотя, как известно, многие любят коллекционировать изделия прошлых мастеров.

— Получается, что вещи, которые изготавливает «Дом Привалова», с годами, с десятилетиями станут антиквариатом? Как я понимаю, весь ваш «товар» — штучный, неповторимый?

— Здесь есть спорный момент. В России или в Америке антиквариатом становятся вещи, изготовленные двадцать или тридцать лет назад. А вот во Франции даже начало двадцатого века во многом еще не антиквариат. Так что боюсь, к тому моменту, когда наши изделия станут антиквариатом, меня уже не будет на свете. Но я уверена, что «приваловские» раритеты намного раньше окажутся в музеях.