Артем Драбкин - Я дрался на Ил-2. Книга Вторая

— Слушай, у меня папа генерал, вы как-нибудь меня отправьте через линию фронта.

А у Кирилла куртка кожаная была, такая, благородная, папина куртка, генеральская. Отец его, Станислав Столярский, на фронт сына отправил: «Знаешь что, ты давай воюй. А то будут говорить, что сын генерала не пошел на фронт».

И он пошел на фронт. Партизаны все поняли, связались с начальством. И через несколько дней переправили его через линию фронта. Он является в свой полк. Ему показывают газету. Командующий награждает орденами Александра Невского. Поскольку летчики воевали над местом Ледового побоища, то в честь этого награждаем орденом Александра Невского таких-то летчиков. А его не включили. Он воевал с ними вместе, его сбили, а его нет в списках. Кирилл говорит мне:

— У меня, — говорит, — подбородок затрясся от обиды, меня забыли. Беру справку от партизан, там написано, что шесть самолетов сбито.

В общем, партизаны видели больше сбитых самолетов, чем летчики. Они же наблюдали-то с земли.

— Я психанул, взял, порвал эту бумажку, к чертовой матери.

Вот такой случай с Кириллом Столярским был. А он не задавался, не задирал нос, ничего, что там сын генерала.

На войне всякое бывало, вот, к примеру, моего ведомого Ивана Попова судили и послали в штрафную роту. Он меня в метель бросил. За это отслужил в штрафном батальоне, получил медаль и орден. А потом через много лет оказалось, что он хороший парень и не виноват — просто плохо видел. После войны в Гатчинском архиве читаю приказ командующего Жаворонкова, там примерно так: «Лейтенанта Попова, ввиду отсутствия летных качеств, от летной работы и обучения летного состава отстранить».

Оказывается, он выучил всю таблицу для проверки зрения, все буквы. А когда порядок букв поменяли, его разоблачили. У него глаза плохо видели. И вот когда он воевал в штрафной роте, на его глазах садится самолет: кок винта белый, красные цифры на фюзеляже… Это же его, наша эскадрилья. Он увидел, побежал к самолету…

В этот вылет я группу водил. В воздушном бою истребитель Иван Гатальский отогнал и разошелся с двумя немецкими самолетами. Постреляли друг в друга — «ду-ду-ду…» и разошлись. А один немец все же развернулся и пальнул по нашему последнему самолету. А в нем летел Воронов, ветеран полка, его тяжело ранило, и он еще сорок километров тянул до берега Чудского озера. Долетел и сел, но стрелок был уже мертв… Красивый парень был этот стрелок…

И вот Иван Попов подбегает к самолету и вытаскивает раненого Толю… За раненым прилетел на санитарном самолете мой командир звена Серафим Урывин. В санитарный «кукурузник» можно положить 2 человека и еще сопровождающего санитара посадить. Он возвращается, привозит Толю, а из самолета вылез моряк в тельняшке с бородой, с кинжалом, с автоматом через плечо. Вылез и стоит передо мной. Смотрит на меня, а это — Попов Иван!

Я был членом товарищеского суда в полку. Сначала его судили судом офицерской чести. Но я отказался участвовать. Ушел. Без меня решали. Передали дело в трибунал. А трибунал отправил его в штрафную роту. Это было зимой, а мы встречаемся с ним уже в разгар лета. Он стоит передо мной…

Нет, это не тот разговор, который можно описать, не те переживания. Ну что ему сказать? Он же прилетел в надежде, что мы его оставим в полку. Понимаешь, свой, в своей эскадрилье. А мы стоим, а сзади такие разговоры:

— А что они стоят?

— Да у них свои старые счеты между собой.

И он заплакал. Я его не взял. Я же не знал тогда всей правды. Только после войны я узнал, что он притворялся зрячим. А тут метель была…

Такие переживания, что их не выразишь, получится «трали-вали». Понимаешь… Сижу в архиве в Гатчине, хохочу…

— Дурак, хотел летать, форму летчика носить. Ведь мог же убить себя.

Дежурная по читальному залу подходит:

— А что с вами? Вам плохо?

— Какой плохо, к чертовой матери. Вот смотри, читай приказ маршала Жаворонкова…

— Армянин с вашего полка, фамилия его Маркусян. Из эскадрильи Банифатова. Что с ним произошло?

— Летчик-истребитель, Иван Иванович, а вот его фамилию забыл… Он известный летчик, у него было четыре ордена Красного Знамени. Мы с ним после войны встречались на аэродроме в Лебяжье.

Сопровождая штурмовики, обратил внимание на поврежденный, неуверенно летящий — шатающийся штурмовик. Подлетает, заглядывает в кабину. В кабине штурмовика лежит летчик, все лицо в крови, управляет, но ничего не видит, самолет шатается. А он начал ему подсказывать, тот услышал. Стрелок тоже начал летчику подсказывать. А аэродром был большой, широкий. И штурмовик сел, не разбился. Сел грубо, но сделал посадку…

После войны этот армянин написал мне письмо. Я написал ему, но ответ получил от его жены. Он не соизволил мне написать. Жена его мне ответила обтекаемо, ничего конкретного. Наверное, он обиделся, он, наверное, думал, что его надо наградить, и это правильно, ведь он спас самолет и спас себя и стрелка. Можно было и наградить медалью или орденом. Правда?

— Лейтенант Провоторов.

— Лейтенант Провоторов… После войны мы с ним встречались. Выпивали после войны.

Однажды я в момент атаки по эшелону вижу, что пушка зенитная разворачивается, а меня несет на эту пушку. Вдруг Провоторов с крутого пикирования: «ду-ду-ду-ду-ду» — и все вокруг пушки перемешалось. Все снес длинной очередью. У меня такие случаи тоже были. Ну, по крайней мере, один случай такой был. Я собрался стрелять в корабли. Но вижу, сейчас по всем моим ведомым будут бить. И я разворачиваюсь и стреляю по зениткам «бух-бух-бух». Отказался ради летчиков…

— Что Вы можете сказать о Юрченко?

— Юрченко — это был отличный инженер нашей эскадрильи. Например, можно упомянуть, была задача сделать так, чтобы моторы работали на наивыгоднейшем режиме. И это было достигнуто под руководством инженера полка Михаила Мелентьева, который имел высшее авиационно-техническое образование.

А Валя Юрченко после войны был начальником ШМАС — Школы младших авиаспециалистов морской авиации.

— А что Вы можете сказать о Чехлотенко?

— Война это не только «Ура!», не только патриоты, понимаешь. С разными комплексами люди, и все это — народ. С Чехлотенко у нас получился «раздрай» и причем очень серьезный. Мы получили по пять суток ареста за это от полковника Петрова. Я был не виноват, но все равно…

Когда мы начали воевать с аэродрома Каменка, было очень сложно. Тут и немцы листовки разбрасывают, «сдавайтесь…» и так дальше всякое-прочее. За всю войну только один летчик Кулаков, один-единственный перелетел на сторону немцев. Было это в начале войны, в 1941 году. У него жена работала в Военторге. Взяла с собой мешок денег. Он бронеспинку с самолета И-16 снял, она ему взгромоздилась на плечи, и улетели к немцам. А немцы продолжали большим тиражом печатать «Берите пример с Кулакова», весь аэродром засыпало ночью этими листовками[30].