Эмиль Кардин - Минута пробужденья (Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском))

(Немало вычитавший из этого письма Николай, хоть и чувствовал в нем приторное подобострастие, но иронии не замечал. Он уже успел привыкнуть к лести как к должному. И если узник принимал правила взаимоотношений с императором, это свидетельствовало в его пользу.

Николай Первый велел правителю дел Следственного комитета Боровкову перебелить письмо штабс-капитана Бестужева-второго и копию оного вернуть императору.)

Автор же, завершив послание царю, продолжал макать свое размочаленное перо в водянистые чернила. Он уносился в безвестное, темное, глухое…

Все эти арестантские дни в мозгу пульсировала строчка; не сразу припомнил, да, из эпиграфа к одной из глав «Ревельского турнира»:

Но бьет минута пробужденья!

Бьет, бьет, бьет… Зарождались и гасли строфы.

И тайный подвиг роковой

Желал бы разделить с тобой…

Но пусть живые песнопенья

Иль темной летописи глас

Заронят в пепеле забвенья

Хоть искру памяти о нас…

И, смерть, по жизненным путям

Запороши мой след забвеньем!

Я не исчез в бездонной мгле…

Он не успевал заносить слова на бумагу. «Я не исчез…» «Не исчез…»

Мерцающие строфы, а не зловонный каземат с проржавевшей решеткой на окне и плесенью на стенах — реальность этой надмирной минуты.

Замок в дверях отомкнулся с металлическим скрипом. На пронумерованный листок со стихами седовласый надзиратель поставил миску гречневой каши-размазни.

Бестужев скомкал листок, бросил в грязное ведро, стоявшее в углу. Он сидел на тощем тюфяке, поджав под себя ногу, глядя в зарешеченное окно. В голове роились, множились, цеплялись друг за друга рифмы.

Когда вопросом «Быть иль нет?»

Вам заряжают пистолет.

Вступив на царство, Николай Павлович не изменил привычкам. Наоборот, они обрели новое значение. Склонности, даже капризы и слабости великого человека сообщают ему своеобразие, без коего не осесть прочно в людской памяти, в анналах. Александр Македонский въехал в историю на своем коне Буцефале, Наполеон шагнул в треуголке. Николай прославится как царь-аскет: в кабинете — постель с набитым сеном тюфячком, в супружеской опочивальне — походная кровать. Тарелка протертого картофеля в ужин, овощи на обед, изредка рюмка водки; табак — никогда. Хворая, накидывает старую шинель, не выносит халатов.

Придворным известны и склонности менее отшельнические. Николай любит итальянскую оперу, маскарады с быстролетными интрижками, блюдет верность не только отварным овощам, но и роскошным духам «Parfum de la Cour».

Духи и маскарад — это для себя. Для истории и апокрифов — походная кровать подле роскошной дворцовой мебели, старая шинель на широко развернутых плечах.

Сложен Николай отменно: сильные длинные ноги, узкая талия, литой торс.

Он подолгу любовался собой в огромном зеркале, воображая десятки, сотни собственных портретов анфас, вполоборота. Задумчивый, гневный, гордо откинувший голову, сверкающий очами…

С нежного возраста взлелеяна мечта о троне; лишенный права готовить себя к царствованию, он исподволь, в дворцовых передних, набирался доморощенного макиавеллизма. Придворные не стеснялись великого князя, и Николай все более убеждался, что двоедушие — условие всякой карьеры, умение выжидать дарует победу. Немало нелестного наслушался он здесь о царствующем брате. Не в этих ли вечно шепчущихся, ехидно и настороженно подглядывающих передних взял начало потаенно-критический взгляд на Александра, крепнущая уверенность, что он, Николай, на троне вел бы политику, более сообразуясь с интересами короны и России? Надежда постепенно разрасталась до убеждения в высоком предназначении, миссии. И загонялась в подполье. Надо уметь ждать…

Получив военно-инженерное образование и в двадцать два года чин генерала, почти восемь лет командуя бригадой, он методичнее Аракчеева насаждал аракчеевщину, искоренял «распущенность», вынесенную войсками из европейских походов. В марте 1825 года вступил в командование 2-й гвардейской пехотной дивизией. И с выношенным упрямством мысленно продолжал примерять корону.

Летом, аккуратно развесив одежду на ветвях стриженых деревьев, он любил нежиться на мягкой траве. Всего слаще было греть живот, сквозь сомкнутые веки ощущая солнце. Воображение блаженно уносило в детство.

У двух младших царевичей семь наставников. Генерал граф Ламздорф с помощью тростника тщился приобщить великих кпязей к наукам. Отменное средство оказалось бесплодным, следовательно, лень была сильнее страха. Но не значило ли это также, что Ламздорф допускал половинчатость. Страх должен возрастать, чтобы к нему нельзя было привыкнуть.

Избегая грубого мужицкого загара, Николай переворачивался на живот.

Не в нагнетании ли страха истинная мудрость государственного мужа, которому надлежит, как пастырю, вести за собой невежественный, ленивый народ?

Барахтаясь в пруду Царского села, Николай забывал свои мечты. Нехотя вылезал на берег, где караулили два адъютанта с полотенцами. Давал растереть себе спину, потом долго, с наслаждением сам тер ноги, грудь, радостно осязая тело, более ладное и здоровое, нежели у братьев. Он холил его, вверяя твердым рукам массажистов, тренируя гимнастикой, вольтижировкой, ружейными приемами, забавами с визгливыми фрейлинами, умевшими, впрочем, держать язык за зубами. Болтливых не выносил.

Ощущение физического здоровья подогревало властолюбивые чаяния. Только надо дождаться своего часа.

Час грянул со смертью Александра. Однако чей это час — Николая или Константина?

Тревоги междуцарствия сотрясали размеченный, как фрунтовый устав, жизненный уклад Николая Павловича, но не заставляли отказаться от привычек. Уступая старшему брату корону, он все сильнее вожделел ее; мечта станет явью, привычки — легендой. Не менять же их в такие дни!

Он ждал фельдъегерей из Варшавы, отправлял послания Константину в варшавский Бельведер, подписываясь: «ваш верноподданный Николай». 13 декабря завершил письмо словами: «Вашего императорского высочества искренно душевно верноподданный Николай». Распинаясь перед братом, Николай тянул мускулистые руки к рычагам административной машины. У него имелись свои соображения о предназначении и прерогативах императора. Среди первых истин — секретность во всем.