Тим Милн - Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

Погостив у друзей и родственников в Стамбуле, Афинах и Женеве, а затем и в Риме, в октябре я наконец вернулся в Лондон. Никто не попросил меня как-то ускорить свое возвращение, хотя факт моей дружбы с Кимом был очень хорошо известен. Не то чтобы у меня — если бы меня сразу же отозвали домой, — могла оказаться какая-нибудь очень важная информация. К тому времени, когда я добрался до Лондона, по его политике в Кембридже и по многим другим делам, должно быть, пробежались по самым большим деталям.

Вскоре после приезда мы с Мэри и Ким с Эйлин обедали в доме общих друзей. Мы увиделись в первый раз за последние два года. Он вошел, посмотрел на меня и усмехнулся немного застенчиво, но с каким-то озорством; я вспомнил о словах Уинстона Черчилля: «Я в несколько затруднительном положении». Очевидно, ему не хотелось говорить о том, что произошло, а я не стал расспрашивать. У меня сложилось впечатление, что Филби чувствовал себя глубоко оскорбленным. От коллег мало что удалось узнать. Большинство из них отказывались говорить как о деле многомесячной давности, так и о самом Киме. Как старый друг, я чувствовал неловкость задавать сейчас какие-нибудь вопросы. Но, по крайней мере, утешало то, что, по-видимому, «охоту на ведьм», то есть преследование тех, кто хорошо знал Кима Филби, никто не предпринимал. Так что я мог пока работать спокойно.

Когда все это случилось, в самой Англии я проводил крайне мало времени. В Риме мне сказали, что прежде, чем я переключусь на планируемую работу в Лондоне, мне придется провести несколько месяцев в Германии. У нас еще было время съездить в Хартфордшир, чтобы посетить дом в Рикменсуорте, который Ким и Эйлин сняли, но еще не переехали туда. Мы помогли им убрать часть плюща, затеняющего окна, и другую не в меру пышную растительность. Но, по сути, Ким оказался теперь среди дикой природы, и здесь ему было суждено остаться на пять последующих лет.

Глава 9

«Конец связи»…

Большинству людей приходится преодолевать неудачные полосы в жизни, но испытание, которому подвергся Ким Филби, было несколько иного порядка. Весь его мир, казалось, разрушился. Блестящая карьера, большие надежды исчезли, растворились, теперь он стал изгоем, попав под серьезное подозрение. Эйлин позже призналась Мэри, что уже несколько недель их дом в Рикменсуорте находится под наблюдением бригады рабочих, которая неподалеку не очень убедительно занимается дорожными работами. Возможно, так и было, или, может быть, это оказались просто очень ленивые рабочие. Как только вам кажется, что за вами следят, все вокруг приобретает зловещий оттенок. Ким, по словам Эйлин, пребывал в состоянии близком к шоку и очень не хотел оставаться один. В то же время из дома бы он в любом случае не вышел…

Это был период основных допросов в МИ-5, то есть «судебного расследования», проводимого в ноябре 1951 года при участии Г.П. Милмо, ранее офицера МИ-5, а к этому времени уже королевского адвоката. Несколько раз Филби допрашивал опытный дознаватель Джим Скардон. Находясь в Германии, я мало что слышал об этом, за исключением каких-то обрывков информации, к тому же не всегда надежных. Например, рассказывали, что, когда Ким попытался прикурить сигарету, Милмо сердито выхватил ее и швырнул на пол. Я также слышал — возможно, это позднее сообщила Эйлин, — что Кима особенно угнетала необходимость отвечать на вопросы перед лицом старых коллег по МИ-5, таких как Дик Уайт и тот же Милмо, которые раньше так высоко ценили его. Может показаться странным, что отношение друзей по СИС и МИ-5 имело для него такое значение, но я уверен, что, с одной стороны, Ким целиком и совершенно искренне участвовал в жизни СИС и был так же заинтересован в работе, компании и хорошем мнении коллег, как и любой другой офицер СИС. Не думаю, что то же самое справедливо в отношении любого другого шпиона уровня Кима Филби; например, я очень сомневаюсь, что это в целом относится к Джорджу Блейку, хотя, поскольку мне не довелось узнать его поближе — где-нибудь за пределами конторы, — то все это — лишь мое личное впечатление.

К тому времени, когда мы с Мэри возвратились в Англию в августе 1952 года, допросы Кима Филби уже закончились; очевидно, результаты были спорные, неоднозначные и основной накал прошел. Но осталась безнадежность. Все официальные или полуофициальные посты были для него теперь конечно же закрыты. Прошло некоторое время, прежде чем ему удалось — через Джека Айвенса — найти себе место в торговой фирме, где он проработал несколько месяцев. К коммерции у Кима не было ни малейшей тяги. Было грустно наблюдать, как он занимается неинтересной, тоскливой работой, которая была и ниже его способностей и в некотором смысле выше их; это все равно что преподаватель чешского языка метет улицу, и получается у него не слишком хорошо. Для Кима, человека, который естественным образом принадлежал к элите, было крайне трудно примириться с нудным и совершенно непригодным для него занятием. Но я предполагаю, что, если нужно, он смирился бы с этим. Сейчас он находился в поисках; ему нужен был шанс снова что-то сделать для русских.

В течение последующих трех лет, пока нас снова не направили за границу в октябре 1955 года, мы с Мэри встречались с Кимом и его семейством довольно регулярно, с интервалами в несколько недель. Никаких указаний от начальства, препятствующих таким встречам, я не получал; и тем более никто мне не приказывал встречаться и докладывать потом все, что я видел или узнал. Хотя сам Ким при виде меня, возможно, и задавался таким вопросом. Большинство его старых друзей в СИС и других официальных отделах посчитали, что разумнее вообще прекратить знакомство. И действительно, могу припомнить очень немногих, которые состояли на службе и продолжали с ним регулярно видеться. Некоторые из тех, кто ушел, например Дик Брумен-Уайт (к тому времени уже член парламента от партии консерваторов) и Джек Айвенс, сохранили теплые отношения с Филби. Джек и в особенности его греческая супруга Нина очень добрые и участливые люди, придерживающиеся, вероятно, совершенно противоположных с Кимом взглядов, всегда стремились помочь ему. Ким был им искренне благодарен. «Они — чистое золото», — говорил он. Из прочих друзей его и Эйлин в тот период я особенно помню Дугласа Коллинса, который основал парфюмерную фирму «Гойя», и его жену Пэтси, бывшую школьную подругу Эйлин. А вот Томми и Хильда Харрис уехали на Майорку и в Англию приезжали редко. После 1946 года я никогда их больше не видел.

Многие в СИС, которые, как и я, крайне мало знали о деле Кима, придерживались мысли о том, что он все-таки не совершал никаких серьезных преступлений. Хотя мы признавали, что не располагаем никакими надежными фактами, чтобы так судить об этом. Одна важная вещь, про которую мы не знали и о которой я узнал, лишь прочитав его книгу «Моя тайная война», заключалась в том, что на фоне улик, предъявляемых ему на допросах в МИ-5, были две весьма зловещие мелочи. Через два дня после того, как информация о Волкове в 1945 году поступила в Лондон, было отмечено «впечатляющее» увеличение объема телеграфной переписки НКВД между Лондоном и Москвой, сопровождаемое таким же ростом объема корреспонденции между Москвой и Стамбулом. А в сентябре 1949 года, вскоре после того, как Ким узнал, что британцы и американцы расследуют подозрительную утечку из британского посольства в Вашингтоне, случившуюся несколькими годами ранее, наблюдалось аналогичное увеличение потока телеграмм НКВД. Ким не говорит о том, показывали ли ему в МИ-5 какую-нибудь статистику, чтобы подкрепить эти улики, или просто рассчитывали, что он поверит на слово. Если верно последнее, то нельзя исключать и то, что в МИ-5 немного блефовали, преувеличивая реальные данные об объемах переписки НКВД. Но ответ Кима, вероятно, мог лишь усугубить подозрения: когда его спросили, может ли он как-то объяснить такое резкое увеличение числа телеграмм, он просто ответил, что не может. Едва ли это реакция невинного человека. Ким утверждал, что причина, по которой Дональд Маклин был предупрежден об опасности, заключалась в том, что, с одной стороны, он сам заметил слежку, а с другой, что у него забрали определенные категории секретных документов. Но здесь всплыли новые независимые свидетельства, наводящие на мысль о том, что русских, возможно, действительно кто-то информировал. По крайней мере, об эпизоде с Волковым. Можно было бы ожидать, что невинный без особых раздумий заявил бы своим дознавателям, что, если цифры вообще хоть что-нибудь значат, тогда МИ-5 должна искать среди тех, кто до сих пор на свободе.