Тим Милн - Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

Был еще случай (до моего прибытия), когда Гай не вернулся домой к полуночи, а Ким вдруг чрезвычайно разволновался: возможно, тот затеял пьяную драку или опрометчиво попытался соблазнить какого-нибудь смазливого турецкого мальчика. Ким и Мэри уселись в джип и поехали на поиски Гая. Они битый час колесили вдоль побережья, но все впустую. Возможно, у него была тайная встреча с каким-нибудь кадетом в соседней военной академии, мимо которой Ким и Мэри несколько раз проезжали. Но Ким разволновался так, как будто у Гая было тайное свидание с русскими. Гай явился сам на следующий день без каких-либо объяснений. По крайней мере, Мэри ничего от него не услышала.

Я прибыл в Ваникей к концу августа, после утомительной шестидневной поездки по суше. От Багдада до Стамбула я ехал на «Таурус-экспрессе»: четыре ночи и три дня в небольшом спальном купе, где температура превышала 30 градусов по Цельсию. В беллетристике «Таурус» описывается как романтичный поезд, полный международных шпионов и умопомрачительных, но недоступных женщин. Но я в жизни не видел ничего более романтичного — или зловещего, — чем турецкий офицер с сеткой для волос; вероятно, я больше других во всем поезде годился под описание международного шпиона. Ким и Мэри встретили меня в Гайдарпазе. Эйлин в тот момент еще была в больнице, но в Ванекее оставался Гай Бёрджесс, Нэнни Такер, секретарша Кима Эстер, четверо детей и повар-гувернер. Кроме забот, связанных с рождением первенца, я в последующие несколько дней гораздо лучше запомнил Гая, чем Кима. В своей жизни я встречал его, наверное, всего с десяток раз — и всегда в компании Кима. Он никогда не был у меня дома, а я — у него, за исключением лишь одного случая, когда после одной из вечеринок мы с Мэри подбросили Бёрджесса до его квартиры с Бонд-стрит. Для Кима он, очевидно, был скорее обузой, нежели желанной компанией. Из министерства иностранных дел в британское посольство поступила телеграмма, в которой сообщалось, что вследствие некоторых кадровых перестановок немедленного возвращения Гая не требуется и он, если пожелает, волен провести в Стамбуле еще неделю. Ким и Эстер некоторое время не показывали телеграмму, надеясь, что Гай все-таки уберется сам, но в конце концов все-таки вынуждены были все ему сообщить. Естественно, он остался…

Гай, при всей своей мерзости, ненадежности, злословии и способностях к самоуничтожению, странным образом притягивал к себе других людей. Он не скрывал своих слабостей, что Ким позволял себе крайне редко. Действительно, он все держал при себе: свой звездный снобизм, кучу известных имен, которые готов был упомянуть при всяком удобном случае, сентиментальность, гомосексуализм; он, казалось, никогда не задавался целью что-то скрывать. Однажды вечером он рассказал мне одну историю, о которой раньше я ничего не слышал. Речь шла об основателе СИС, капитане Смите Камминге, который во время страшной аварии, оказавшись зажатым в искореженной машине, отрезал себе ногу, чтобы добраться до умирающего сына. В конце Гай разрыдался, чем поверг нас в еще более неловкое положение, чем его собственное. В тот же вечер тема беседы странным образом переместилась на политику. Гай говорил о перспективах конфликтующих идеологий. Ким предположил, что должна, наверное, возникнуть новая идеология, некий синтез всего, что было раньше, — в частности, в контексте капитализма и коммунизма. Без сомнения, они с Гаем все-таки пускали другим присутствующим пыль в глаза…

Ким, Гай, Мэри и я пару раз совершили поездки на джипе; Гай обычно усаживался сзади, без конца напевая «Don’t dilly-dally on the way» и какие-нибудь частушки собственного сочинения вроде «I’m a tired old all-in wrestler, roaming round the old Black Sea» («Я — усталый борец, рыскающий вдоль Черного моря»). Мы всегда слышали от него разные истории о неожиданных знакомствах со знаменитостями. «Будь у меня выбор, — говорил он, — я бы еще подумал, с кем лучше встретиться — с Черчиллем, Сталиным или Рузвельтом. Но только с кем-то одним. Как бы то ни было, с Черчиллем я уже встречался…» Он был далек от того, чтобы просто хвастать известными именами, и мог говорить интересно, зачастую очень увлекательно, o людях, с которыми лично знаком, да и на многие другие темы. Но мне кажется, его, по-видимому, немалые умственные дарования стоит все-таки принять на веру: у него попросту не было существенного применения для них или определенной выносливости, терпения для интеллектуальных достижений даже на скромном уровне министерства иностранных дел. Том Драйберг5 приписывал ему способности политического пророчества: вероятно, Гай, будучи в Москве, посоветовал Гарольду Макмиллану сменить Энтони Идена на посту премьер-министра, тогда как все эксперты пророчили на этот пост Рэба Батлера[33]. С моей точки зрения, не слишком рискованная ставка; и потом, уже в Стамбуле, Гай пророчески заявил, что следующим премьером станет Гектор Макнейл.

Что он делал для русских? Если полностью верить тому, что пишет Ким, то Гай выполнял для него роль курьера в Испании и снабжал деньгами. По-видимому, это говорит о том, что Гай еще в 1937 году поддерживал непосредственные контакты с русскими или, по крайней мере, с их агентом. Иными словами, он не был просто второстепенным агентом Кима, который поддерживает связи с советской разведкой только через самого Кима Филби. Как личный помощник Макнейла и до некоторой степени на других должностях — он имел возможность стать важным советским осведомителем. Использовался ли он в таком качестве? Или русские отчаялись получить надежные разведданные от этого не в меру подвижного и сверхсубъективного связника? Он, по-видимому, был для них такой же большой головной болью, как и для своего начальства в министерстве иностранных дел. В фильме «Carry on Spying» («Продолжай шпионить») есть эпизод, в котором Кеннет Уильямс в качестве агента Секретной службы встречается со своим шефом и его заместителем. Когда Уильямс выходит из кабинета шефа, умудрившись по ходу дела сломать дверь, заместитель восклицает в сердцах: «Ну хоть бы кто-нибудь сделал ему приличное предложение!» В 1951 году в Дипломатической службе и за ее пределами, должно быть, работало немало людей, которые облегченно вздохнули, когда Гай наконец принял предложение от другого работодателя или, вероятнее всего, «добыл» его; похоже, он сам себя пригласил на новое место. После Эйлин Гай Бёрджесс, по-видимому, наиболее трагический персонаж во всей этой истории. Почти все, к чему он прикасался, завершалось неудачей, провалом. В отличие от Кима у него не хватало духу для той роли, которую он призван был выполнять. Интересно, проявилось ли это хоть как-то во время его визита в Стамбул и не послужило ли причиной для крайнего беспокойства Кима, когда Гай так и не вернулся домой поздно вечером. Бедняга Гай: он был фактически выслан в Сибирь в возрасте сорока лет (первые два-три года ссылки ему пришлось провести в Куйбышеве)6. Очевидно, ему не хотелось жить в России, даже в Москве; и когда там наконец появился Ким, его друг в течение долгих тридцати лет, Гай уже был при смерти7.