Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава

Хотел бы съездить к тебе в Киото, пока ты там. Если мы встретимся в минуту, когда у меня будет желание задирать нос, ты, возможно, возмутишься. Правда, сколько бы я ни задирал нос, не нужно думать, что у меня всё в порядке. Люди слишком слабы и легкомысленны – это очень огорчительно. Но ещё огорчительнее то, что я вхожу в число этих людей и даже могу легко стать ещё хуже, чем они. Но всё же надеюсь, что ты не будешь так уж сильно возмущаться, и поэтому все-таки хочу поехать к тебе. В сущности, плохо, что ты уехал в Киото. Я очень хочу встретиться с тобой и буду очень огорчён, если мне это не удастся. В письмах всего не расскажешь (хотя я и пытаюсь поведать тебе всю правду, какой бы горькой она ни была для меня, но тебе мои рассуждения могут показаться ложью), а до тебя так далеко, это ужасно. (…)

«Синситё» все-таки закрылся. А вот когда он издавался, мы могли быстро печатать в нём свои произведения.

Мне недавно захотелось заново перечитать всё прочитанное до сих пор. У меня чувство, что раньше я читал, ничего не понимая.

Мир полон отвратительных людей. Все они стремятся утвердить себя – это омерзительно. Когда человек выражает себя, вопрос самооценки, видимо, не ставится. Ван Гог говорил: «Я хочу показать людям то, что во мне есть», но не говорил: «Показать то безобразное, что во мне есть». (…)

1915

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ

28 февраля 1915 года, Табата

Я давно знал одну женщину. Неожиданно мне стало известно, что она помолвлена. И тогда я впервые почувствовал, что люблю её. Но я совсем не знал, что представляет собой человек, с кем она помолвлена. Не знал также, хотя у меня и были некоторые предположения относительно чувств, которые она питает ко мне. Теперь я обо всем этом кое-что узнал. Кроме того, я узнал, что переговоры о помолвке носят ещё самый предварительный характер.

Я решил сделать ей предложение. И чтобы узнать о её намерениях, договорился встретиться с ней. Однако письмо, которое она отправила мне, из-за плохой работы почты бросили в ящик у ворот, и я опоздал и не смог встретиться с ней. Но одно то, что она отправила мне письмо, укрепило мою решимость.

Я рассказал обо всем своим домашним, но встретил решительный протест. Тётя проплакала всю ночь. Я тоже всю ночь плакал. Наутро я хмуро заявил, что отказываюсь от женитьбы. Потянулись грустные, горькие дни. Я написал этой женщине письмо. Ответа не получил. Примерно через неделю я встретил её в одном доме. Она обменялась со мной несколькими ничего не значащими словами. В какой-то момент, когда глаза наши встретились, я увидел, как она поджала губы и углы рта у неё напряглись. Она ушла раньше всех. Позже, когда я разговаривал с хозяином дома, его женой и матерью, зашёл разговор об этой женщине. Упомянув мать женщины, жена хозяина назвала её «ваша тётя». Значит, мы с ней – двоюродные брат и сестра.

Я питал пустые надежды и теперь вернулся к реальности. Некоторое время не ходил на занятия. Забросил «Ивана Ильича», которого начал читать. Это было как раз время, когда благодаря Роллану[173] мне открылась бесконечная глубина Толстого. Мне было очень грустно. Дней через пять я пошёл в тот же дом, чтобы поблагодарить за приглашение. Там я узнал, что у той женщины нервное расстройство. У неё бессонница и она спит лишь часа два в ночь. На старой гравюре на шелку, которую я преподнёс жене хозяина, было изображено лицо, очень похожее на лицо той женщины. Жена хозяина сказала, что лицо очень приятное. Глаза, сказала она, похожи на чьи-то, но она никак не может вспомнить на чьи. Я рассмеялся. Но всё равно мне было грустно.

Примерно через две недели от женщины пришло письмо. В нём она писала только, что желает мне счастья. С тех пор я не встречаюсь ни с ней, ни с её матерью. Что стало с её помолвкой, тоже не знаю. Меня позвал к себе в Сибу дядя и отругал, сказав, что у этой женщины дурная репутация.

Потянулись горестные дни. Скопилось много писем, на которые я не ответил. Это первое, которое я пишу после того, что произошло. Я подумал, какое было бы счастье, если бы я мог без отвращения читать какой-нибудь увлекательный роман.

В Токио весна в полном разгаре. Вот уже совсем скоро спокойная и в то же время не знающая отдыха сила заставит петь в вечном небе жаворонков. Всё течёт. Всё кончается там, где должно кончиться. Теперь я снова хожу в университет. Снова читаю «Ивана Ильича».

Только мне безмерно грустно.

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ

9 марта 1915 года, Табата

Существует ли любовь, свободная от эгоизма? Когда любовь заражена эгоизмом, невозможно преодолеть преграду, стоящую между людьми. Невозможно излечиться от одиночества, житейских невзгод, обрушивающихся на человека. Если не существует любви, свободной от эгоизма, то нет ничего горше жизни человека.

Все окружающие безобразны. И сам я безобразен. Горько жить, когда такое у тебя перед глазами. А человек вынужден жить, глядя на это. Если всё это дело рук бога, то это дело – злая насмешка.

Я сомневаюсь, что существует любовь, свободная от эгоизма. (В отношении себя тоже.) Иногда я думаю, что это невыносимо. Иногда я думаю, что обречён жить так всегда. И наконец, я думаю, что отомстить богу – значит потерять свою жизнь.

Я не знаю, что мне делать.

Возможно, тебя это не волнует, возможно, ты думаешь, что мои слова – пустая болтовня. (Ну что ж, думай так.) Но во мне существует нечто, заставляющее меня идти вперёд, не избегая того, что меня окружает. Это нечто приказывает мне: смотри на безобразие всех – и окружающих, и своё собственное. Я, естественно, боюсь смерти. И хотя знаю, что умру, всё равно не могу не прислушаться к голосу этого нечто.

Ежедневно случается что-нибудь неприятное. Я всё время с кем-то ссорюсь. Ни с кем не могу спокойно разговаривать. От этого мне невыразимо грустно. Иногда я становлюсь до глупости сентиментальным. Думаю поехать куда-нибудь попутешествовать. Почему-то ни с кем не хочется встречаться. Очень грустно.

Рю

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ

1915 год, Табата

Я боялся hunger[174], принявшего форму любви. Потом боялся