Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом
Моя работа со смертельно больными людьми постепенно привела к тому, что я стал ставить здоровых пациентов перед фактом их смертности, чтобы помочь им изменить их жизнь. Часто это выражается в том, что я просто выслушиваю пациентов и усиливаю осознание ими конечности их жизненного срока.
Нередко я прибегаю к наглядному упражнению – прошу пациента провести на листе бумаги черту, а потом говорю: «Пусть один конец этой черты символизирует ваше рождение, а другой – вашу смерть. А теперь, пожалуйста, поставьте на этой линии отметку, определяющую, где вы сейчас, и поразмыслите над этим». Практически у всех это упражнение вызывает более глубокое осознание драгоценной мимолетности жизни.
Глава двадцать четвертая
Противостояние смерти с Ролло Мэем
Из пятидесяти мужчин и женщин, которые прошли через нашу группу для раковых пациентов, все умерли от этой болезни, за исключением Полы. Она пережила рак, а умерла впоследствии от волчанки. Я с самого начала знал, что если я хочу честно и с пользой писать о роли, которую смерть играет в жизни, мне придется учиться у тех, кому предстоит неминуемая смерть. Но я заплатил за этот урок свою цену. Часто после наших групповых встреч мною овладевала острая тревога, я размышлял о собственной смерти, меня мучила бессонница и преследовали кошмары.
Мои студенты-наблюдатели тоже остро переживали происходящее, и нередко кто-нибудь из них выбегал, всхлипывая, из наблюдательной комнаты до окончания сеанса. И по сей день я сожалею, что не готовил этих студентов к такому опыту тщательнее или не проводил с ними терапию.
Заметив, как усилился мой страх смерти, я начал вспоминать весь свой прошлый опыт прохождения психотерапии: тот длительный анализ во время ординатуры, год терапии в Лондоне, год гештальт-терапии с Пэт Баумгартнер, а также несколько сеансов поведенческой терапии и коротенький курс биоэнергетики. Оглядываясь на все эти часы терапии, я не мог припомнить ни единого прямого разговора о страхе смерти. Возможно ли это? Неужели смерть, самый фундаментальный источник тревоги, не упоминалась ни в одном из пройденных мной курсов психотерапии?
Я решил, что если я хочу продолжать работу с пациентами, которым предстоит неминуемая смерть, я должен сам вернуться в терапию, на сей раз с человеком, готовым сопровождать меня во тьме. Незадолго до этого я слышал, что Ролло Мэй, автор «Экзистенции», перебрался из Нью-Йорка в Калифорнию и принимает пациентов в Тибуроне, примерно в восьмидесяти минутах пути от Стэнфорда. Я позвонил ему и записался на консультацию. Неделю спустя мы встретились в его чудесном доме на Шугарлоуф-роуд с видом на залив Сан-Франциско.
Ролло в то время было под семьдесят; он был высоким, статным и красивым. Как правило, он носил бежевые или белые водолазки и легкий кожаный пиджак. Пациентов он принимал дома, в кабинете, соседствовавшем с гостиной. Он был отличным художником; на стенах висели несколько картин, написанных им в юности. Мне особенно понравилась та, на которой была изображена церковь на Мон-Сен-Мишель во Франции, с высоким шпилем. (После смерти Ролло Джорджия, его вдова, подарила мне эту картину, и я теперь ежедневно вижу ее в своем кабинете.)
После пары сеансов мне пришло в голову, что я мог бы найти хорошее применение тем восьмидесяти минутам, которые я трачу на дорогу до его дома, если бы мог слушать запись нашего предыдущего сеанса. Я предложил такой вариант Ролло, он с готовностью согласился и, кажется, ничуть не напрягался от того, что я записывал наши встречи. То, что я начинал сессию с ним, только что прослушав в машине предшествующий сеанс, значительно усиливало мою сфокусированность и, полагаю, ускоряло нашу работу. С тех пор я рекомендую этот формат своим пациентам, которым приходится подолгу ко мне добираться.
Как бы мне хотелось прослушать записи наших сеансов сейчас, когда я пишу эти страницы, но увы, это невозможно. Я хранил все записи в ящике старого письменного стола в своем садовом кабинете, отчаянно нуждавшемся в ремонте. Когда мы с семьей в 1974 году отправились в Оксфорд, я договорился о ремонте кабинета с пожилым любезным мастером на все руки со Среднего Запада, которого звали Сесилом: он как-то раз объявился у нас на пороге с вопросом, не найдется ли для него работы. Работы у нас нашлось немало, поскольку я совершенно бездарен в искусстве ухода за домом.
Вскоре Сесил и Марта, его пухленькая, приветливая жена, любительница печь яблочные пироги, которая выглядела так, словно вынырнула из фильма о Мэри Поппинс, перевезли свой маленький трейлер в неприметный уголок нашего участка, где потом несколько лет жили и занимались благоустройством дома.
Когда я вернулся из творческого отпуска, оказалось, что Сесил отлично переоборудовал мой кабинет, но вся ветхая древняя мебель, включая и видавший виды письменный стол с его ящиками, набитыми записями моих сеансов с Ролло, в процессе ремонта испарились. Я так никогда и не нашел те кассеты, и временами меня посещают тревожные фантазии, что все их содержание однажды будет выложено кем-нибудь в Интернет.
Теперь, сорок лет спустя, мне трудно припомнить подробности наших сеансов, но я знаю, что в основном выражал свои мысли о смерти и что Ролло ни разу не уклонился от обсуждения моих самых мрачных идей, хотя ему бывало некомфортно.
В то время моя работа с умирающими пациентами порождала мощные ночные кошмары, которые забывались сразу по пробуждении. В какой-то момент я предложил Ролло, что накануне назначенных встреч буду ночевать в ближайшем к его дому мотеле, чтобы повидаться с ним прямо с утра. Он согласился, и эти сеансы, проводимые, когда сновидения еще не успели изгладиться из моей памяти, были особенно заряженными энергией. Я рассказал ему о своем страхе умереть в шестьдесят девять лет – в возрасте, когда умер мой отец. Ролло ответил, что довольно странно с моей стороны так цепляться за очевидное суеверие, учитывая мою склонность к рациональности. Когда я говорил о своей работе с умирающими пациентами и о том, как они провоцируют во мне страх смерти, он
