Мы-Погодаевские - Михаил Константинович Зарубин
Как меня не взяли в школу
Деревенскую школу с городской не сравнить. Это священное место. Как церковь. Их одинаково принято почитать в деревне. Сейчас в это трудно поверить, но, будучи пацанами, мы никогда в школе не хулиганили — ничего не ломали. Это и в голову никому не приходило. Случайно разбитое стекло — трагедия, залитая чернилами тетрадь — кощунство. Авторитет учителей высочайший. Если в дом приходил с жалобами на тебя учитель, это ЧП. Мне кажется сегодня, что милиционера боялись меньше. Нет, хороших учителей не боялись — их уважали. Колхоз помогал им дровами, сеном, иногда школу поступал дважды.
Было так. Бегали мы, пацаны, все вместе по улице, и вдруг я слышу: «Завтра в школу». Я дома и говорю: «Мама, Володька завтра в школу, Ванька тоже». А она мне: «Ну и ты иди». Я и пошел. Нас посадили всех за парты. Уже интересно. Учитель — Георгий Васильевич — начал знакомиться с нами, первоклашками. Дошла очередь до меня, он спрашивает:
— Ты какого года рождения?
— Не помню…
— Сходи домой, принеси документы.
Принес и услышал:
— Погуляй пока, в следующем году приходи.
— Как же, Володька, Ванька, мы же все вместе. Хочу с ними…
— Нет, Мишенька, им пора в школу, а тебе рано.
— Хочу с Володькой…
Расстроился. Но не надолго. Не один оказался такой юный школьник-доброволец. Вышли мы из школы и горевать перестали. На улице тоже было интересно, речка, лес, много чего. В следующем году пришли, сели за парты, как полноправные ученики. Первым учителем у нас был Георгий Васильевич, фамилию не помню. Одной руки у него не было — потерял на фронте. И с нами был злоблив, будто в школе продолжать воевать.
Меня усадили с «Мухой» — Машкой Перетолчиной. Отношения с девчонками вообще у нас были сложенные, а с ней у меня особенно. Один раз уколол нечаянно ее перьевой ручкой. Она в крик, а учитель — тот самый Георгий Васильевич — схватил меня одной своей рукой так зло, что я перепугался. Рванул, оборвал рукав у рубашки, чуть толкнул и я на полу. С тех пор он для меня перестал быть учителем, я боялся его. Но скоро он ушел. Пришел другой на место нашего злюки — Перетолчин (не помню имени, отчества) — та же история. У него было два сына, с одним мы учились, другой был постарше. Мой ровесник, видимо, учился плохо. И вот однажды у доски он его прямо на уроке начал колошматить. Мы затихли, дело невиданное. какой это учитель? Никакой. И мы это чувствовали. Его тоже невзлюбили, да и он точно так же, как и первый, в школе надолго не задержался. Почему нам так не везло? Война. От нее злость в людях даже самой доброй профессии. Но ведь не все даже среди самых натерпевшихся стали такими.
В школе была большая комната — что то вроде библиотеки. И в конце первого класса я там первый раз в жизни взял и прочитал книгу «Конек-Горбунок». Сейчас мой внук Пашенька начал читать — пока по слогам. Я слушаю его и вспоминаю себя. Тоже по слогам читал. Некоторые слова были непонятны. Но я все же прочитал волшебную сказку, и для меня это было счастье! Все, я читатель, сам могу взять и прочесть любую книгу. Потом я приставал к матери, просил послушать, как я читаю. Спасибо маме — ей было, конечно, не до меня, на ней все хозяйство, но она меня слушала. И хвалила, какой я молодец. Она меня любила. Я это знал. И в этом, по-моему, суть, в то числе и педагогики.
Заблудился во ржи, как в лесу
На наших полях сажали пшеницу, рожь, горох, овес. Гороха сажали особенно много. Его потом шелушили и выдавали на трудодни. Когда заканчивался первый сенокосный день, в первую очередь варили гороховую кашу. Вкусная штука. Горох был под колхозной охраной, потому что мы, пацаны, как только он поспевал, непременно направлялись его воровать. Набивали им рубахи, сумки и все, что только имелось. Ели «от пуза». Запретный плод сладок. И это при том, что в своем огороде этого гороха сколько угодно. Вот мы однажды направились на промысел. Быть бы ему обычным предприятием деревенских пацанов, как мы себя звали. Но в этот раз нам был приготовлен сюрприз.
Жил у нас в деревне, Коля Еха, со странностями парень, говорил плохо. Но физически сильный, здоровый. И вот в тот день, когда мы отправились за горохом, на нашу беду Колю Еху назначили дежурным по полю. Мы знали, что есть сторож. Но не знали кто. За что и поплатились. И вот, только нас четверо пошли на дело, Еха нас заметил. Он был на коне. И сразу в погоню. Если бы кто-то из нас попал под коня, раздавил бы, не дрогнул. Одному мальчишке попал бичом, рассек ему всю спину. Так на всю жизнь шрам остался. Еха был не скажешь, что злой. Он просто не знал жалости, вроде зомби. А знал только одно: ему сказали — сторожи! противостоять мы могли одной тактикой, врассыпную бежать в разные стороны. И вот с испугу я влетел в рожь. Бежишь, рожь колышется, вроде скрылся, но когда все стихло, я понял, что не знаю, куда идти. Рожь в два метра. Не видно ни леса, ни деревни. Святая деревенская заповедь — топтать хлеб, или, как говорили «делать потраву» — величайший грех. Нигде это не было записано, но знал об этом каждый от ребенка до седого старика. Я в хлебах, страх загнал, и корю себя за сделанное, боюсь мама узнает, что хлеб потоптал. Все стихло, привстал, куда ни посмотрю везде рожь, сверху небо. Где я, где дорога — никак определить не могу. Ходить по ржи — это ж как можно. Стал прислушиваться, может, кто по дороге поедет. И точно, вскоре заскрипела таратайка — это телега на двух колесах, и я аккуратно стал выбираться из ржаных зарослей на волю.
Ну а горох, разлетелся из под рубашки пока бежал. Остатки оставил во ржи. Расхотелось есть, да не для еды и набирали, все приключений хотелось. Вот и получили. В деревню пришел через лес последним, ребята сидели на берегу Илима, грустные. Вовка,
