Таинственный Леонардо - Константино д'Орацио

причины, заставлявшие Леонардо терпеть такое унизительное положение, необходимо попытаться понять то, что было написано им между строк письма: «[…] еще я сожалею, что не смог полностью удовлетворить желания вашего превосходительства из-за злонамеренности упомянутого немецкого обманщика, по вине которого я испортил несколько предметов»[161]. Художник утверждал, что он никогда не задерживал ежемесячный платеж в 7 дукатов мастеру Джорджо, и сообщил Джулиано, что он предложил мастеру поселиться у него: «для чего мне пришлось поставить стол у одного из окон, где он мог работать напильником, чтобы завершить начатую работу; таким образом, я постоянно наблюдал за ним и легко мог поправлять его»[162]. В общем, художник делал все зависевшее от него, чтобы наладить отношения с немецкими мастерами. Однако немецкий плотник сговорился с зеркальных дел мастером и перенес все свои материалы в другую комнату, где он на самом деле проводил большую часть времени, изготовляя изделия на продажу. Остаток дня он проводил, «за столом со швейцарскими гвардейцами, в кругу бездельников, среди которых он был первым»[163]. Он пировал с ними, а затем отправлялся стрелять птиц «для чучел» среди римских развалин. Неслабую картинку нарисовал да Винчи со свойственной ему вдохновенной диалектикой. Дело в том, что эти двое негодников подслушивали его разговоры, как подлые шпионы. «Из-за них я не мог заниматься секретными делами, потому что один из них всегда стоял у меня за спиной»[164]. Его не беспокоило, что немецкие мастера использовали жалованье, полученное у Джулиано, а между тем работали на других заказчиков, задерживая выполнение работы. Возможно, что его также не интересовало, как они проводят время вместе со швейцарскими гвардейцами. Он не мог перенести того, что они всегда находились рядом и при этом не были такими же верными и послушными, как его привычные помощники: при них он не мог заниматься своими секретными исследованиями.

Да Винчи занимался достаточно предосудительной деятельностью, сведения о которой ни в коем случае не должны были просочиться за стены его мастерской.

«Этот другой препятствовал моим занятиям анатомией, порицая их при папе и в больнице»[165]. Так раскрылась тайна: Леонардо в Риме в основном продолжал свои анатомические исследования. Именно они теперь больше всего привлекали его внимание. Чтобы снять стресс, вызванный созерцанием развернувшихся в Риме грандиозных общественных работ, проводившихся без его участия, и получая нищенское жалованье, не дававшее ему умереть с голоду, он занимался достаточно предосудительной деятельностью, сведения о которой ни в коем случае не должны были просочиться за стены его мастерской.

Кроме анатомии

Возможно, что именно страсть Льва X к алхимии подтолкнула да Винчи приехать в Рим без надежды на получение важного заказа. Ситуация в городе действительно могла сложиться неблагоприятно для него, учитывая необычайную славу, завоеванную Микеланджело, одним из художников, с которым он открыто враждовал, и Рафаэлем, которого он немного знал мальчиком, в то время как тот жадно впитывал секреты его живописного мастерства во Флоренции. Тем не менее возможность завершить свои анатомические исследования и отдать наконец в печать трактат о строении человеческого тела подтолкнули его к тому, чтобы принять приглашение Джулиано Медичи приехать в Вечный город.

Обосновавшись внутри ватиканских стен, да Винчи продолжал одни из наиболее захватывающих своих исследований. Среди записей, сделанных в этот период, настойчиво повторяются рисунки, связанные с зародышами и репродуктивным аппаратом мужчины и женщины. В последний раз, когда Леонардо занимался этой темой, он ограничился очень подробным описанием коитуса. Возможно, что с некоторым смущением, потому что тогда он не пошел дальше схематичного описания полового акта. Однако теперь его рука задерживалась на прорисовке необычных деталей, выделенных светотенью, что ничуть не уступало его знаменитым картонам. На них в различных ракурсах появлялся человеческий зародыш, свернувшийся калачиком в материнской утробе, изображение, чуть ли не более точное, чем получаемое при современной эхографии (см. иллюстрацию 21 на вкладке). Сечение плаценты представляет два слоя, соединенных рядом элементов, которые художник называл «долями плаценты»: должно быть, это были органы, соединяющие мать с ребенком в течение девяти месяцев беременности. Эту подробность он обнаружил в плаценте мелкого рогатого скота. Однако в случае с человеческими существами связь матери с ребенком не ограничивалась питанием и дыханием. «Душа матери, которая первая образует в матке очертания человека и в нужное время пробуждает душу, долженствующую быть его обитательницей, которая сначала бывает спящей, опекаемой душою матери, питающею и животворящей через пуповину всеми своими духовными членами, и продолжает она так до тех пор, пока пуп соединен с ней последом и дольками (cotiledoni), при помощи коего дитя соединяется с матерью, и это – причина, почему одно волнение, одно общее желание, один страх, который испытывает мать, или другая душевная боль имеет больше влияния на дитя, чем на мать, так как часты случаи, что дитя от этого лишается жизни. Рассуждение это не идет сюда, но относится к составу одушевленных тел. И остальную часть определения души предоставляю уму братьев, отцов народных, которые наитием ведают все тайны. Неприкосновенным оставляю Священное Писание, ибо оно – высшая истина»[166]. Не стоит обращать внимания на саркастическую реплику в адрес монахов и Библии. Леонардо придерживался революционных взглядов: ребенок получает душу от матери. Эта новая душа «сначала бывает спящей», в то время как плод находится в материнском чреве, питаясь «через пуповину» и созревая в течение девяти месяцев. Именно она вселяет в человеческое существо дуновение жизни.

«Он имел еретические представления о душе, далекие от религии, будучи более философом, чем христианином»

В то время женщина удостаивалась быть предметом любви, но не заслуживала уважения за свой ум. Тем не менее, согласно Леонардо, ей принадлежала решающая роль в создании жизни. Художник исходил из очень простого утверждения: испуг матери может убить плод, находящийся у нее в чреве. Это означает, что эмоции, испытываемые матерью, сразу же передаются ребенку. В этом нет никакого сомнения: «Одна и та же душа управляет телами и питает два тела»[167]. Плод и мать едины как с физической, так и с духовной точки зрения. Это простое, кажущееся прямолинейным суждение, тем не менее, подрывало один из догматов, на которых основывалась Католическая церковь. В действительности да Винчи тем самым вступил в дискуссию о происхождении и бессмертии души, занимавшую самые влиятельные умы Европы. Эта дискуссия даже потребовала вмешательства папы. Именно в то время, когда Леонардо приехал в Рим, в декабре 1513 года, Лев X опубликовал папскую буллу Apostolici regiminis[168], в которой недвусмысленно осуждались философы, утверждавшие