Владимир Переверзин - Заложник. История менеджера ЮКОСа
Из окна ПВРки видны вышки, забор с колючей проволокой и свобода. После тюремных пейзажей Мелехово вид из окна мне кажется райским. Вдалеке виднеется трасса, знаменитая пекинка, связывающая Москву и Нижний Новгород. Наблюдать за проезжающими вдали автомобилями становится моим самым любимым занятием.
Я обзавожусь новыми знакомствами. Несколько позже один дневальный признается мне, что получил указание от завхоза следить за мной и подслушивать все разговоры. Другой осужденный, Денис Розмарило, любивший со мной поболтать, будет вызван на ковер к завхозу, где ему запретят общаться со мной. Понимая, что долго здесь не выдержу, я считаю дни до УДО и этапирования в Москву, на процесс к Ходорковскому в качестве свидетеля защиты. Адвокат уже подал ходатайство о моем условно-досрочном освобождении, и я жду решения. Формальных оснований для отказа мне в УДО у судьи нет, и я надеюсь на положительный исход этого предприятия.
«Главное, чтобы это произошло до моего отъезда в Москву!» – мечтаю я.
Я продолжаю общаться с осужденными и узнаю много интересного и о колонии, и об отряде. Здесь по нескольку недель незаконно живут осужденные к отбыванию наказания в условиях колонии-поселения. Ждут, живут, терпят и не смеют пожаловаться. Боятся. Наш отряд – своего рода безопасное место, куда перебегают осужденные из других отрядов, проигравшиеся в карты или попавшие в непонятки. Сюда же переводят из других отрядов особо провинившихся зэков – в наказание. Я автоматически попадаю во вторую категорию – особо провинившихся осужденных. Как говорится, я виноват лишь в том, что кому-то захотелось выслужиться…
Здесь не Мелехово, здесь другое государство со своими порядками и законами. Каждое утро встречает нас живой музыкой. Гимн исполняет духовой оркестр из осужденных, краса и гордость хозяина. Худощавый полковник Никифоров, ежедневно подруливающий к колонии на «БМВ Х5», производит странное впечатление. Мне казалось, что он и не знал, что происходило в колонии, где всем рулил его зам по безопасности и оперативной работе Александр Андреевич Рыбаков. Никифоров же довольствовался ежедневным прослушиванием попурри, исполняемого оркестром для услады его слуха. В 15:00 и в 17:00 начиналась музыкальная вакханалия. Репертуар варьировался от «Мурки» и «Если б я был султан…» до «Дня победы». Музыканты старались и выбивались из сил, но при этом страшно фальшивили и играли невпопад. Всегда кто-то отставал или забегал вперед. Из музыкального ряда вылезал то барабан, то труба, то фанфары. Я был в шоке от услышанного.
Колония, находящаяся в черте города и имеющая огромные производственные помещения и толпы свободных рабочих рук, готовых работать практически бесплатно, представляла собой весьма прибыльное предприятие. Швейный цех, автосервис, цех деревообработки и линия по расфасовке сухих пайков позволяли занять работой некоторое количество осужденных. Цех деревообработки, помимо всего прочего, выдавал оборудование для детских площадок (качели и игрушечные домики) и производил прикроватные тумбочки для осужденных. Убогая тумбочка, наспех сколоченная из ДСП и окрашенная в серый цвет, являлась образцом примитивизма. Но при этом стоила весьма дорого – двенадцать тысяч рублей. По крайней мере именно по такой цене эти тумбочки были проданы в соседнюю колонию общего режима в город Покров Владимирской области. Операция «Тумбочка» была реализована УФСИН России по Владимирской области и принесла приличную прибыль. При примерной себестоимости тумбочки около восьмисот рублей навар тюремных предпринимателей оказался весьма высок.
Глава 47
Я – дебошир!
Несмотря на погрузки, разгрузки и прочие бесполезные занятия, время в отряде тянется очень медленно. Мое ожидание прерывает начальник отряда, лейтенант Беликов, который, протягивая мне лист бумаги, как ни в чем не бывало говорит:
«Распишись за нарушение!»
У меня темнеет в глазах.
«В смысле? За какое нарушение?» – недоумеваю я.
«Там все написано».
Я читаю: «Постановление о наложении на осужденного Переверзина выговора за создание конфликтной ситуации и нецензурную брань во время приема этапа».
У меня отвисает челюсть. Я не чувствую ни злобы, ни раздражения и могу только произнести:
«Но этого же не было!»
«Я ничего не знаю, все вопросы к Рыбакову. И скажи спасибо, что тебе бумагу эту вообще показали. А то пришел бы на судебное заседание, и только там узнал бы о нарушении», – отвечает мне начальник отряда. Такое часто случается в тюремной системе. Подаешь ходатайство на УДО, а в суде узнаешь о наложенных на тебя многочисленных взысканиях. На постановлении о наложенном взыскании вместо своей подписи видишь запись сотрудника колонии: «Подписывать отказался»…
Недалекий человек, он не раз спрашивал меня:
«Переверзин, кто тебя заказал?»
Лейтенант внутренней службы Беликов Евгений Алексеевич подался в тюремщики, чтобы откосить от армии. Молодой и ленивый лейтенант не утруждал себя ничем. Спихнуть свою работу на осужденных – в колонии самое обычное дело. С самого утра в его кабинете, расположенном в помещении отряда, сидит дневальный – осужденный, делающий за него всю работу. Дима – и секретарь, и официант в одном лице. Он же – правая рука начальника отряда, а также и левая. Все документы и многочисленные формуляры составляются и заполняются именно им. Отряднику остается лишь подписывать готовые документы, да и то не всегда. Дима частенько сам выполняет за него эту процедуру, чтобы лишний раз не беспокоить человека в погонах, в некотором роде тоже отбывающего наказание, но совершенно добровольно…
Сказать, что объявленное взыскание меня расстраивает – значит ничего не сказать. Оно гранитной глыбой ложится на моем пути к вожделенной свободе, означает крушение всех планов и надежд. Я решаю бороться. Пишу жалобу в прокуратуру по надзору за соблюдением законов в местах лишения свободы, пытаюсь оспаривать наложенное взыскание в суде. Мой адвокат проводит собственное расследование и узнает обо мне много интересного. Оказывается, взыскание было наложено на меня на основании докладной дневального карантина осужденного Мухина, которого я увидел только в помещении карантина. Однако в бумажонке той было написано примерно следующее: «По прибытии в колонию в помещении для помывки осужденных Переверзин оскорблял его, Мухина, обзывал последними словами и, нецензурно выражаясь, провоцировал на драку». Фантазия оперативника, состряпавшего бумагу, бурлила: «Прибежавшие милиционеры пытались его угомонить, но не смогли этого сделать. На замечания Переверзин не реагировал и продолжал дебоширить».
К докладной приложены рапорты сотрудников колонии, подтверждающие написанное…
Н-да… От прочитанного у меня кружится голова. Мне кажется, что я схожу с ума.
А может, у меня амнезия случилась или раздвоение личности? Надебоширил и забыл?
Даже адвокат, знающий меня многие годы, переспросит:
«Точно этого не было? Ну, может, сорвался…»
«Не было этого, не было», – я продолжаю настаивать на своем…
К этому времени автор записки, осужденный Мухин, условно-досрочно освобождается. Мой адвокат, в прошлом работник правоохранительных органов, находит бывшего зэка и встречается с ним.
«А я этого не писал, – говорит тот, с удивлением рассматривая докладную, написанную от его имени, – и почерк не мой, а Крашанова…»
Я до сих пор не понимаю: зачем они так поступили? Попроси оперативник самого Мухина написать докладную, он бы с радостью это сделал!
Адвокат фиксирует показания Мухина на видеокамеру и берет его образцы почерка для экспертизы. Она подтверждает – докладную писал не Мухин, а другой человек.
Глава 48
Путешествие из Владимира в Москву
В Москве в полном разгаре суд над Ходорковским, где я заявлен свидетелем защиты. В любой день меня могут вызвать в суд и этапировать в Москву. Я живу в ожидании событий.
В то лето горели торфяники, и дым застилал нашу колонию. Ходили слухи о том, что обсуждается вопрос об эвакуации осужденных. Думали-думали и решили оставить всех как есть, на свой страх и риск и на русский авось. Ну угорят зэки в крайнем случае, не велика потеря. Существуют особо секретные инструкции о том, что делать с тюремным населением в случае непредвиденных обстоятельств – катастроф и военных действий. Например, что делать с зэками во время войны, когда враг готовится захватить кусочек нашей родины вместе с колонией строгого или общего режима. На этот случай (и на многие другие) имеются многочисленные директивы…
Я каждый день ждал этапа в Москву и вслушивался в объявления, звучащие по дребезжащему громкоговорителю.
«Иванов, Сидоров – в дежурку, с вещами, на этап», – слышал я и продолжал ждать своего часа.
