Дмитрий Шестаков - Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Заметное место в поздней лирике Шестакова занимает тютчевская тема «закатной любви». Ее реальная, биографическая мотивированность интересовала Долгополова, который прямо обратился с вопросом к сыну поэта. Тот уверенно ответил: «В жизни моего папы во владивостокский период не было никаких фактов, которые могли бы быть реальной (непосредственной – совпадающей по времени с периодом творчества) основой любовных стихотворений. <…> Мне думается, не исключена возможность, что некоторые из заинтересовавших Вас стихотворений могли быть своего рода поэтическим сопереживанием автора, отличавшимся исключительной деликатностью в отношении чувств других людей, всего того, что принято относить к личной жизни другого, хотя бы и близкого родственника. Возможно, «виновником» иногда мог быть и Ваш покорный слуга» (письмо от 2 декабря 1969 г.). Месяц спустя он пояснил: «Когда я сообщил жене о моем ответе на Ваш вопрос о реальных переживаниях, лежащих в основе любовных стихотворений владивостокского периода, она вполне резонно заметила: «Почему же ты не написал Леониду Константиновичу о том, что твои родители были идеальной супружеской парой, что Дмитрий Петрович был прекрасным семьянином, любящим, верным супругом и заботливым отцом?». Вероятно, жена права: я должен был сказать и об этом» (письмо от 4 января 1970 г.). За отсутствием иных сведений эту информацию следует признать исчерпывающей, тем более, что ее косвенно подтверждают, например, строки 1926 г. «Не думай, друг, что я пылаю: // В чужой восторг я рад вникать…». Видимо, поэтому «закатная любовь» в стихах Шестакова не окрашена в трагические тона, хотя и не лишена «элегической» грусти. «На склоне дня прекрасней день, // Под вечер жизни глубже радость», – эти строки одного из поздних стихотворений можно назвать лейтмотивом заключительного периода его творчества.

С Тютчевым позднего Шестакова роднит и пристрастие к малым формам, которые, являясь частицами целого, имеют самостоятельную ценность и не кажутся осколками разбитой вазы. Это лаконичные и очень «завершенные» миниатюры, которые легко объединяются в циклы и значимы сами по себе. Его стихи – своего рода лирический дневник, записи в котором прямо не связаны между собой, но проникнуты общим настроением и мироощущением автора. Это и автопортрет чистого, целомудренного, целеустремленного и гармоничного человека, что особенно важно с учетом скудости биографических сведений о нем.

Собирая и комментируя в конце 1960-х и начале 1970-х годов стихи отца, П. Д. Шестаков подчеркивал, что тот не считал себя христианином, не ходил в церковь, не соблюдал обряды и не принимал дома священников, а также по мере возможности уклонялся от общеуниверситетских молебнов и прочих церемоний, из-за чего имел осложнения и даже неприятности по службе в дореволюционные годы; его жена Александра Никитична была верующей христианкой, но чуждой какого-либо фанатизма. Даже законоучитель в казанской гимназии с осуждением говорил: «Все вы, Шестаковы, безбожники». Сейчас уже невозможно сказать, было ли это продиктовано личной позицией и воспоминаниями сына поэта или стремлением сделать стихи отца более «приемлемыми» для новой эпохи. В поздних стихах Дмитрия Петровича порой встречаются христианские мотивы (созвучные его другу Перцову), однако эти тексты по каким-то причинам не попали в машинописный свод, составленный его сыном.

Как сложилась судьба литературного наследия Шестакова после его смерти? Установить местонахождение основного архива (научные работы, переводы, переписка) не удалось – возможно, он не сохранился, как не сохранился архив его брата Сергея Петровича. Часть бумаг Дмитрий Петрович уничтожил сам незадолго до смерти как «ненужное», а возможно, опасаясь ареста или обыска (насколько известно, и того, и другого ему удалось избежать). Хранившиеся у него рукописи стихов друга Перцов вместе с частью своих бумаг летом 1939 г. (т. е. после составления «изборника») продал С. Н. Дурылину, в составе архива которого они ныне находятся в РГАЛИ. «Я очень рад, что Вы берете Шестакова, – писал ему Петр Петрович 23 июня. – Я уверен, что Вы его полюбите и он у Вас не будет мертвым №, как в музее. У него тихая и замкнутая, но чистая и нежная душа, которая невольно поет, хотя и «комнатным» голосом. Полный контраст с теперешними, с позволения сказать, «поэтами». Конечно, я доставлю Вам и книжку его». «Когда-нибудь кто-нибудь его раскопает и пристроит в литературный оборот, – продолжал Перцов 2 июля. – Нет ли у Вас какого-нибудь знакомого юноши, вроде Пигарева, который бы заинтересовался этой темой?»[14]. Тогда «знакомого юноши» не нашлось.

Рукописи, оставшиеся в семье, сохранил Петр Дмитриевич. В 1969 г., когда он жил на пенсии в Москве, его разыскал Долгополов, который, начав работу над подготовкой сборника «Поэты 1880–1890-х годов», еще не знал о наличии поздних, неопубликованных произведений Шестакова. Знакомство стало радостным событием и для ученого, и для сына поэта, потерявшего надежду на то, что наследие отца может быть востребовано и вообще кому-то нужно. По решению семейного совета Петр Дмитриевич взял на себя переписку с Долгополовым и по его просьбе сделал машинописные копии (некоторые собственноручно) всех имевшихся у него стихотворений, сверил их с прижизненными публикациями и по мере сил прокомментировал. Хотя он не был профессионалом-филологом, его текстологическая работа отличается точностью, а подробные комментарии основаны не только на документах (позднее частично утраченных), но и на семейных преданиях и собственной памяти, что придает им особую ценность. Кроме того, он составил несколько биографических справок об отце и активно собирал библиографические материалы о нем.

Результатом работы, которой этот пожилой человек отдался с юношеской страстью и которая, по его собственному признанию, продлила ему жизнь еще лет на десять, стал машинописный свод стихотворений и избранных переводов отца в пяти томах. Первый экземпляр, вместе с хранившимися у него рукописными материалами, он передал в Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина (ныне РГБ), второй в Рукописный отдел Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом), а третий подарил вдохновителю труда, написав на первом томе: «Многоуважаемому Леониду Константиновичу Долгополову – знатоку и ценителю русской поэзии – от сына Д. П. Шестакова, благодарного за большой труд в заботах о том, чтобы поэтическое творчество отца не исчезло из русской литературы и, по словам В. Г. Белинского, «попало на свою полочку». П. Шестаков. 11/ХП-1975 г.». Ранее он передал ему копии различных материалов, включая письма и инскрипты Фета и Соловьева и стихотворения Перцова, адресованные Шестакову.