Прасковья Орлова-Савина - Автобиография

Мне-то все равно, а неприятно, что по моей просьбе люди, которые никогда не видали и не знали ее, но только для меня (мой муж Федор Кондратьевич и племянник его Вл. Ив. Савин) платили проценты за ее имение и только векселя переписывали, а теперь не знаю, кому досталось имение и есть ли возможность что получить… Так и тут пропали наши тысячи!.. Бог с ними! Я всегда любила держаться пословицы «дай Бог — дать; не дай Бог — взять!».[42]

Теперь начинается период моего переезда в Одессу. Только упомяну, что когда мы возвратились в 47-м году в Москву, то остановились у родителей. Ложась спать, я увидала у себя на постели большого черного таракана и очень удивилась, зная чистоту в родительском доме. Сказала матушке, и она пришла в ужас и только тем успокоила себя и меня, что сказала: «Ну, Параша, тебе будет какая-то прибыль!» Я, не веря приметам, засмеялась. Утром муж пошел искать квартиру и вскоре возвращается и просит поскорей с ним идти. Дорогой рассказывает, что, идя по 3-й Мещанской, увидал, что женщина вставляет окна в чистенькой и, как видно, никем не занятой квартире. Он спрашивает: «А что, не отдаются ли эти комнаты?»— «А вам нужна квартира? Пожалуйте, батюшка, пожалуйте!» Он вошел, и она прямо говорит: «Не угодно ли вам купить этот домик? Нам нужно его продать».

Муж слегка оглядел, видит, все так порядочно, чисто. Он сказал: «Я сам не могу решить, позвольте мне привести жену». И мы явились. Домик мне понравился, а цена — еще больше: три тысячи. Место просторное, хорошее, близ Сухаревой башни; сад и в нем такая малина, что, как мне говорила хозяйка, в старину ее подавали как редкость императору Александру I.

Меня заинтересовало узнать, что они с ней делают, и она показала: рассаживается малина не ближе, как на поларшина одна от другой; к осени вырезаются все старые сучья и оставляется новых не более 3—А прутьев. На зиму их во всю длину кладут на землю и покрывают соломой. Весной поднимают, привязывают к шестам; прутья растут очень высоко, и малина необыкновенно крупная. Дело кончили очень скоро, и мы переехали в свой дом. Хотя мы знали, что покупаем дом раскольницы, но и без того, разглядев его хорошенько, мы убедились бы в этом. Не говоря о дворе, который застроен какими-то переулочками и закоулочками, в комнате, если вы входите в другую, то бывший в ней человек прячется за отворяемую вами дверь и через другую, маленькую, не заметную в стене проходит в комнату, из которой вы вышли. Еще при покупке я вижу половицу с кольцом. «Что это такое?»— «Это, матушка, кладовка, где мы прячем картофель и овощи на зиму». — «А это?»— спрашиваю я, указывая на каменное строение без окон, вышиною более 2-х сажен, а шириною аршин 5. «Это мы думали сделать что-нибудь пригодное… да так и оставили». Мы, видя, что ей трудно отвечать на наши вопросы, и не расспрашивали более.

Между тем «в кладовочке» приподняли доски и нашли лестницу, спустились, и там большая комната с русской печкой, а в печке — чугун с отбитым краем, в нем какой-то состав вроде олова и металлическая ложка. В каменное строение вела двойная железная дверь с внутренними замками; хотя и с трудом, но мы отворили двери и нашли комнату внизу с лестницей наверх. И там тоже комната, кругом скамейки, в углу полка, на которой я нашла драгоценное сокровище — икону «Всех скорбящих радости». Мы были очень обрадованы этой находкой! Икона старинная, с предвечным Младенцем на руках, и не с болящими, как она обыкновенно пишется, а с изображением Иоанна Крестителя, Николая Чудотворца, святителей московских и многих др. святых. Мы сделали серебряную ризу. Икона все время находилась у меня, а в настоящее время, когда Господь помог мне устроить церковь в Доме милосердия в честь Пресв. Богородицы, «Всех скорбящих радости», икона эта, вместе с другими образами, была отдана мною в эту церковь.

Подивясь на все фокусы раскольников, мы еще более были удивлены, когда, приказав близ каменного строения на зеленой траве сделать клумбу для цветов, мы 'увидели там железную дверь. Это аршина 4 от строения. Открыли, там лестница, спустились — еще дверь в подземный этаж, который на аршин наполнен водою, но при огне мы увидали и там дверь. Мы хотели узнать, куда ведет эта дверь. Нанимали выкачивать воду, но это было очень трудно — мы так и бросили. После нам говорили, что подо всей площадью Сухаревой башни, с незапамятных времен, устроены тайные переходы и сообщения между раскольниками. Не мудрено, что не могли их застать врасплох и поймать! Одна из наших хозяек (как мне после объяснили) была Анна Пророчица — и ее усадили, а другая тоже одна из святых. Она сама говорила, что хотела поместиться поближе к сестрице и помогать ей — поэтому и торопилась продать дом. Недолго пришлось мне пожить в моем хорошеньком домике. Супруг м°й вздумал строиться; пожелал, чтобы наше помещение было в саду, и через это при постройке испортил малину. Здание воздвигалось каменное, двухэтажное, и при русской да еще дворянской широкой натуре он до того угощал всех рабочих, что мне говорили: «У вас дом-то строится на пирогах да на водке!» Муж этим хотел задобрить рабочих, чтобы лучше клали кирпич и не было бы сырости — а она-то и была. И его затеи стоили порядочных денег.

1846 году сестра моя, Александра Ива-ювна, вышла замуж по страстной любв и за нашего воспитанника Михаила Андреевича Шуберта. Впрочем, надо вкратце рассказать о ней и об этом соединении. Сестра воспитывалась на счет брата в каком-то петербургском пансионе и там, между ученьем, читала вредные французские книги и воспламенила юную голову. Когда брат женился в Москве, то нашел неудобным оставить сестру у себя и просил меня взять ее. Директор принял ее в Москве на сцену, и она ко мне приехала. Это было в 1844 году, когда я решилась оставить театр. Миша Шуберт, с самого выхода из школы, был юят нами по сиротству. Когда приехала сестра, то они всегда до того спорили и ссорились, что я шутя говорила: «Чтобы наказать вас обоих, я вас женю и посмотрю, кто кого уничтожит!..» Бывало, они оба открещиваются и говорят: «Сохрани Господь и помилуй!» А кончилось тем, что перед нашим отъездом в Петербург мы поместили в нашем доме моих родителей и попросили и Мишу у них оставить. Не прошло и недели — получаю в Петербурге письмо от Шуберта: «Позвольте мне жениться на вашей сестре!» Я испугалась, зная, что ни по характеру, ни по воспитанию (Миша был вполне хороший, честный человек, но далеко не ученый), ни по средствам к жизни, словом, ни по чему им не следовало соединяться. Я пишу родителям, они отвечают: «Делай что хочешь, — мы отказываемся: она нас не слушает». Я убеждаю, советую, запрещаю — ничто не помогает. Шуберт приезжает в Петербург умолять меня. Я предсказываю ему все его горькое будущее. Он говорит, что все готов переносить, но они не могут жить друг без друга. Я принуждена была дать согласие, но только с условием, чтобы свадьба была не ранее как через год. Они выдерживают искус и в 1846 году женятся.