Прасковья Орлова-Савина - Автобиография

Вот с этих-то лет и Ил. Вас. наметил меня и начал более других ласкать меня, обо всем выспрашивать и так вкрался ко мне в доверие, что я, как дедушке, говорила ему обо всем откровенно. А он, как будто жалея меня, с огорчением передавал, что слышал или видел, как Щепин ухаживает за хорошенькой барышней Ал. Серг. Титовой, живущей у Ан. Ив. Анненковой, и за другими. Словом, этими злопридуманными речами он успел если не погасить, то покрыть каким-то туманом мою любовь к первому предмету моей школьной страсти. Да, года через два после свадьбы нам пришлось объясниться, узнать проделки супруга моего, но было уже поздно. Мы остались любящими друзьями. Я советовала ему жениться, и он, не любя, выбрал по рассудку побочную дочь П. С. Мочалова и был с ней по возможности счастлив! Однако давно пора ухватиться за прерванную нить.

Итак, речь началась о том, какую страсть напускал мой муж на моих родителей и на других. Я упоминала о Нат. Ив. Ушаковой. Ее мать, Сабина Ивановна Хил-кова (полька), так любила и баловала ее, что другого примера я не видела в моей жизни. И это потому что Нат. Ив. имела несчастье родиться косой. Мать не была в этом виновата, но, как бы желая вознаградить недостаток природы, она обожала эту дочь и исполняла все ее желания. Другая дочь, Александра Ивановна, — красавица! И что же — ее мать не любила, как бы боясь уделить частичку для меньшой и огорчить старшую, но это фантазия матери. Н. И. никогда не завидовала сестре. Когда Н. И. вышла за Ушакова и все-таки жила у родителей (у них прекрасное имение под Владимиром), тогда поторопились и выдать меньшую, чтобы не было близко такого сильного контраста. К счастью, у Ал. Ив. был хороший муж, и она была счастлива. Вот этой избалованной Н. И., которая давно восхищалась моим талантом, непременно вздумалось познакомиться со мною ближе. Тогда муж ее вышел в отставку и они переехали на жительство в Москву. Всем распоряжалась мать, и они получали 40 тыс. ас-сиг, годового дохода. Меня не только Нат. Ив., но и все семейство очень полюбило; часто и с мужем я бывала у них, но они его не жаловали. Старик кн. Иван Михайлович Хилков не мог, чтобы не влюбиться в меня! А я вообще не терпела пустого волокитства, а от женатых бежала, как от огня, и всегда умела их отваживать. Видя нежности князя и получая от него чувствительные стихи, вроде следующих:

(Написанные после представления водевиля 17 и 50 лет)

Напрасно говорят ей, ей, Что верить чудесам постыдно: Что нынче уж чудес не видно, Что это сказки для детей.

Я не дитя — в том все согласны, Но, право, верю чудесам, И как не верить мне глазам, Когда предметы чисты, ясны.

Я Пашу знал в семнадцать лет: Она была мила, прекрасна, И я в нее влюбился страстно! Но в этом чуда еще нет.

Потом она меня встречает, Когда ей было пятьдесят, А в эти лета, говорят, Вкруг нас амур уж не порхает.

Так вот, напротив: к Паше я Пылал любовью нежной, страстной, Как к девушке младой, прекрасной, Но тут она сожгла меня.

Теперь вы сами рассудите, Могу ль не верить чудесам, Не верить сердцу и глазам. И чудо ль это, нет — скажите.

(Князь Иван Михайлович Хилков)

Я сказала это княгине, прибавив, что если так будет продолжаться, то я принуждена буду прекратить мои посещения. Княгиня засмеялась и сказала: «Душенька, я давно это вижу и хотела вас просить: не обращайте внимания на его ухаживания, будьте как всегда любезны с ним, не огорчайте старого ребенка». — «Да, когда я не слушаю его объяснений, он плачет!»— «А вы в душе посмейтесь, а его с кроткостью побраните». Так я и поступала, и дела приняли прекрасный оборот. Ему только бы глядеть на меня и вздыхать. Поэтому, когда я бывала у них, то между большой семьей я старалась быть среди всех, а в деревне, где я прогостила 6 недель, моя зашита была в картах: я с ним играла в преферанс. Он мною любовался через стол, а я должна была записывать цифры за себя и за него, поэтому хорошо выучилась писать цифры от себя. Играли, конечно, на шереметьевский счет. Кстати, надо рассказать последствия моего там пребывания. Не буду говорить, как меня, особенно в деревне, угощали, кормили: бывало, в простом разговоре княгиня выпытывает, что я больше люблю, и на другой день — все это на столе. Раз как-то я посмеялась поговорке «в густых сливках ложка стоит». Смотрю, утром мне подают особенный горшочек со сливками и серебряная ложка в нем стоит незыблема.

Князь был страстный охотник; у него были разные собаки, егеря и все принадлежности охоты. Раз уговорили меня ехать с ним за зайцами. Мы с Нат. Ив. поехали в коляске, мужчины верхом. Очень весело было слушать издалека звук рогов, крик, лай собак… но охотникам показалось этого мало: князь приказал загнать зайца прямо к нашей коляске, и тут его, бедного, затравили!.. Это последнее удовольствие так мне не понравилось, что я навсегда отказалась от повторения.

Поездка моя с ними в деревню устроилась то время, когда я оставила театр и уже возвратилась из Петербурга. Хилковы воспользовались этим временем и упросили мужа отпустить меня на неделю, много на две, он согласился, и мы все обрадовались, что там нам всем будет жить хорошо! Княгиня усердно занималась хозяйственными делами, счетами, расчетами… Князь ничего не знал. И так мы прожили вместо двух — шесть недель. Понятно, что я не была в этом виновата. Но мой супруг из себя вышел, запретил мне принимать и самой ездить к Хилковым. И довершил тем, что когда вскоре после моего возвращения они прислали мне ко дню моего Ангела воз разных разностей: и материи на платья, полотна и съестных припасов, муки, круп, масла и проч., а в довершение всего — прекраснейшую корову и с подойником. К счастью, я успела принять веши, не сказав мужу, но корову нельзя было скрыть… и он так разозлился, что вместе с провожатой (старой няней Хилковых) прогнал ее со двора, и я осталась с подойником… Смех и горе!.. С тех пор мы с Нат. Ив. назначали кое-где свидания друг другу, но через полгода я с мужем уехала в Одессу, и мы долго не видались. Кн. Сабина Ивановна скоро умерла, князь, не умея ничем заняться, кроме волокитства, на старости лет допустил другим разорить его и также скоро умер. И бедная Нат. Ив., после такой роскошной, избалованной жизни, осталась ни с чем!.. Как-то приехав в Москву из Петербурга в 52-м году, я случайно узнала о ней и отыскала ее в бедненькой гостинице, в одной комнатке. Я очень была довольна, что за ее любовь и ласку могла помочь ей безделицей… И вообще благодарю Бога, Он помог мне быть полезной людям, которые оказывали мне внимание прежде как артистке, потом любили меня как женщину. В Москве купчиха Ф. II Лавина жила в довольстве — умерла в богадельне, оставшись мне должною более 2-х тысяч; и прен%ив-но написала мне: «У меня денег нет, платить нечем». *А я отвечала: «И прекрасно! Тем и кончим денежные расчеты». А друзьями мы остались до конца ее жизни. Другая — кн. В. Ф. Шаховская — заняла у меня еще в 60-м году 6 тысяч. Но когда я оставила театр в этом же году, то просила непременно уплатить, чтобы успокоить мою матушку, которая очень горевала, что с моим выходом из театра я лишаюсь 5–6 тыс. годового дохода, а я должна была так сделать (о чем упомяну в свое время). Итак, кн. исполнила мою просьбу: уплатила 6 тысяч, но в 1861 году взяла билет в тысячу рублей и с тех пор ни капитала, ни процентов до самой смерти, в 1887 году, ничего не платила.