Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
На новом этапе я проводил каждый второй день в машине с водителем, объезжая свой район, в остальное время работая в центральном офисе. Негев в 1955 году был одним из особо «беспокойных» районов страны из‑за действующих там палестинских партизан, но моя работа обошлась без таких происшествий. Мне очень полюбился пустынный Негев, полный неожиданностей и необыкновенно красивых видов. Переселенцы были в основном не из Европы, и это дало возможность присмотреться к особенностям поведения и самопонимания людей из новых для меня стран и культур.
Как часто бывает в подразделениях социальной работы, приходилось также заниматься разными, часто неожиданными проблемами, которые нам передавало руководство. Один из этих случаев расскажу, так как он оказался важным для моей профессиональной карьеры. Я также сделал тогда шаг в понимании прикладной этики профессии и создал связь с «небожителями» Мальбена, говорившими только по-английски. С «пятого этажа», то есть с этажа руководства в главном здании Мальбена, пришло письмо с резолюцией рукой самого генерального директора: «Ted, action!» Никто не знал, кто такой Тед, но признаться в этом начальству было трудно. Когда, наконец, определили, что Тед — это я, письмо дошло до адресата и оказалось жалобой одного из клиентов, живущего на севере Израиля, в Нагарии. Он написал генеральному директору, что представитель отдела материальной реабилитации, занимавшийся его просьбой получить помещение для работы парикмахером, предложил его жене сделку: если она переспит с ним, семья эту площадку получит. Клиент был русским евреем-инвалидом, который не говорил еще ни слова на иврите и недавно прибыл в Израиль. Особенностью социальной работы были и остаются проблемы этики, которые сильно переплетаются с ней. Вопрос, который встал перед нашим генеральным директором, был не прост: это могло быть местью нашему работнику за то, что он принял правильное решение, не сделав того, чего требовал клиент, но также это могла быть вполне реальная ситуация. Распознать такое трудно.
Генеральным директором Мальбена был в то время присланный из США чиновник Джойнта, полковник США в отставке. Он тоже не говорил на иврите, но был известен среди наших сотрудников энергией, требовательностью как к себе, так и к другим, а также тем, что вообще сделал немало для новой для него страны. Каким образом он избрал меня заняться описанным выше вопросом, осталось неясным.
Я вызвал машину и выехал в Хайфу, где находился региональный офис, которому подчинялась Нагария. Собрав социальных работников, я рассказал о проблеме, поставленной передо мной, и продолжил: «У нас нет возможности определить стопроцентно, что произошло между женой клиента и нашим чиновником. Но такое дело может испоганить жизнь каждому из них. Мой сугубо гипотетический вопрос таков. Опираясь на знание человека, с которым вы работали несколько лет, считаете ли вы, что сказанное женой нашего клиента возможно?» Они серьезно обсудили это и единогласно ответили: «Возможно!»
С этим я поехал в Нагарию, где встретился с семейной парой. У нас был долгий разговор. Стоял вопрос, как оценить то, что я услышал. Важным элементом беседы был мой вопрос мужу, как он отреагировал на жалобу жены. Он ответил, что немедленно пожаловался в местное отделение партии Мапай, к которой принадлежал чиновник. Этим он сделал шаг, типичный для советского понимания «партии», но совершенно оторванный от контекста Израиля. Наивность мужа стала для меня важным аргументом в пользу его правдивости. Он и впрямь не понимал еще, где находится, и мысленно жил в СССР. Тем же образом я оценил слова и поведение его жены. Вернувшись в Тель-Авив, я написал короткий отчет директору Мальбена, сказав, что при всей невозможности определить абсолютно достоверно, что произошло, у меня лично не осталось сомнений, что наш работник и впрямь предложил женщине то, о чем она рассказала. Его надо убрать с поста, позволяющего контролировать ресурсы, чтобы не допустить повторения таких ситуаций.
Все это дошло до обвиняемого, и он отреагировал громкими угрозами в мой адрес: то ли что натравит на меня хулиганов, то ли что попросит своих партийных товарищей «приструнить этого коммуниста». По моему мнению, это подтвердило его вину. Помещение для парикмахерской семьи было выделено, а я вернулся к своей обычной работе.
К этому периоду (конец 1959 — начало 1960‑х) параллельно с профессиональной деятельностью я возобновил учебу в Иерусалимском университете, у которого появилось отделение в Тель-Авиве. Привычка работать по много часов в день помогала теперь справиться с добавочной нагрузкой. Изучение социологии и экономики было близко моим профессиональным интересам как социального работника, а университетская учеба обогащала другие сферы моей деятельности. К этому времени определилась дополнительная трудность: я почти не знал английского, а академическая литература была тогда в основном на этом языке. В начале моей университетской учебы мне удавалось обходить это ограничение при помощи коротких переводов, делаемых для меня друзьями и однокурсниками, но этого становилось явно недостаточно. Хотя я говорил на нескольких языках, приходилось признать, что единственным способом пробиться через дебри изучения нового языка для человека не очень одаренного в этой области будет отбыть в страну, для которой этот язык является общепринятым. К тому же меня все более интересовала реабилитация, а в моем представлении Англия была тогда самой продвинутой в этой сфере страной. Я написал руководству Мальбена, что у меня накопились три месяца формального отпуска и что я буду признателен, если мне разрешат взять его одним блоком, добавив еще два месяца, чтобы я мог выехать в Англию и употребить их для изучения языка. Я сказал, что смогу использовать этот период также для изучения английских методов реабилитации и «отдам» работодателям свой временно́й долг в ближайшие годы. Ответ пришел напрямую от генерального директора и был несколько неожиданным: мне было сообщено, что я получаю девятимесячный полностью оплачиваемый отпуск и грант на поездку. Цель отпуска была обозначена как «профессиональный визит для повышения квалификации». С этим я отбыл в Англию.
Британские социальные службы, «новые левые» и Айзек Дойчер
В Англии я оказался под опекой британского Национального
